— Может, она спит?

— Прекратите, вы ведь так всерьез не думаете!..

Помощник снова нажал на кнопку звонка.

В этом городе я совсем недавно: едва не задохнувшись в тисках мегаполиса, решил перевезти семью в провинцию. Нам всем нужен покой, конфликты с местными жителями совершенно ни к чему.

Некоторые думают, будто я понапрасну беспокою немощную старуху; с другой стороны, запах, конечно, отвратительный. Гамбургер с жареным картофелем стал подниматься у меня к горлу... За несколько дней в участок звонило столько людей — игнорировать их жалобы больше нельзя.

— Ладно, ребята, заходим!

Я повернул круглую ручку. Закрыто. Небольшое усилие — и дверь поддалась, будто была не деревянной, а картонной. Ни треска, ни других резких звуков. От малейшего усилия к ногам падала труха.

— Есть здесь кто-нибудь? — позвал я.

Тишина.

Переглянувшись, мы вошли в холл. Кромешная тьма, мерзкий запах еще сильнее.

Яркие лучи фонариков шарили по обвитым паутиной стенам. Овальный холл, дальше направо гостиная. Думаю, когда-то это был просторный, светлый зал, а сейчас комната завалена стопками газет высотой чуть ли не два метра. Получилось нечто вроде коридора, по которому может свободно пройти лишь один человек.

— Вот, наверное, в чем дело, — проговорил я. — Старые газеты гниют. Запах плесени.

— Вы же не думаете, что это плесень, — перебил доктор.

Полукруглый, похожий на пещеру коридор, очередная комната.

— Есть здесь кто-нибудь?

Старый рояль в сетях паутины, вокруг стопки газет.

— Ну и запасы! Мои старики тоже не разрешают ничего выбрасывать... — Голос моего помощника задрожал, а в следующую секунду его вырывало на грязный, десятилетиями не мытый пол.

Проявляя методичность, мы осматривали одну комнату за другой, даже на чердак заглянули. Газеты, газеты, газеты. Причем рассортированные по годам: в одной комнате — 1929-й и 1936-й, в другой — 1942-й и 1958-й. Самой приличной оказалась спальня на втором этаже; здесь было больше порядка. Интерьер в стиле двадцатых, хотя я могу ошибиться: не слишком хорошо разбираюсь в мебели. Кровать с балдахином, чехлы из рогожки, гобелены — сейчас так спальни не обставляют.

На кровати давно никто не спал. Мы попробовали включить свет. Ни одна лампа не зажглась.

— Старуха не платила за электричество, — старательно сдерживая рвоту, пробормотал помощник.

Пыль, паутина, жуткий запах. С фонариками наготове мы спустились на первый этаж. В доме есть подвал, его-то и следовало осмотреть в первую очередь!

На первом этаже в конце коридора кладовая. В ней пахло так, что глаза слезились. Страшная вонь будто гнала нас прочь, но мы все-таки вошли.

В полицейской академии учили, что место преступления нужно осматривать, отрешившись от всех эмоций.

На практике это не так просто, особенно если осмотр проводится в свете фонарика, выхватывающего из тьмы лишь один квадратный метр. Оттого что не видишь все сразу, в душу закрадывается какой-то первобытный страх.

Итак, сначала я увидел обезглавленную женщину. Пахло так, будто в крошечной комнате сгнило десять килограммов картошки. Из разлагающегося тела что-то текло... Все, сейчас меня вырвет!

Не знаю, какие силы заставили меня снова взглянуть на женщину. Нет, я ошибся, голова все-таки есть. Вот она, в петле. Клочья седых волос, сочащаяся гноем кожа, высохшие глаза.

Потом яркий луч фонаря осветил маленький кукольный столик. За ним, казалось, пила чай живая кукла, привязанная к изящному креслу. Маленькая девочка, судя по длинным волосам, платью и пышному банту на шее. Лицо изъедено насекомыми, смотреть на него выше человеческих сил. И все-таки не зря я учился в полицейской академии: отрешившись от кошмара, подмечаю детали: одежда на девочке старинная: платье с кринолином, туфли на пуговках, соломенная шляпка.