— Только тронь ее, Эндрю, и я из тебя всю душу вытрясу! Накажу, как ты наказывал тех бедных детей!

Влетев в гостиную, я в бешенстве пнул высокую стопку газет.

— Шериф, держите себя в руках! — прошептал мой помощник.

Но я продолжал крушить газетные стопки. В гостиной никого, я понесся дальше.

— Да помогите же мне! — велел я спутникам.

Эндрю мы нашли в комнате с роялем. Из старых газет он выстроил каморку без окон, без дверей. Ему почти восемьдесят, седой, но, на диво, проворный. Страшные черные глаза прожигают насквозь. Бывший банкир засуетился, пытаясь не подпустить к своей пленнице, но я схватил его за шкирку и швырнул помощнику. Кукольный стол, изящное кресло, а в нем маленькая девочка в платье по моде двадцатых голов. Руки связаны, в огромных голубых глазах безотчетный страх.

Эндрю не сбежал из города, он сошел с ума, а верная Агнес построила для него лабиринт. Однако с каждой убитой девочкой любовь и преданность таяли, и, не в силах выдать убийцу полиции, бедная женщина наложила на себя руки.

Я все понял, когда по телефону сообщили, что снова пропала девочка. Агнес мертва, а если не она, то кто? Эндрю, конечно!

От ужаса девочка поседела и перестала улыбаться. Доченька моя бедная! Сейчас она взрослая и иногда меня узнает, когда я навещаю ее в больнице.

Последний рассказ о домах, «Спрятанный смех», был опубликован в том же году, что и «Черный вечер», — в 1981-м. Поэму «Четыре квартета» я полюбил еще студентом, особенно первую часть — «Бернт Нортон». Волшебный язык Элиота завораживает, лишает воли, отчего я теряю контакт с настоящим и проваливаюсь в топкое болото безвременья.

Прибыв в Айова-Сити, моя семья поселилась на небольшом ранчо. Со временем нам стало тесно, но, даже перебравшись в другой дом в другом районе города, по выходным мы часто приезжаем на ранчо, с удовольствием вспоминая молодость. Наверное, если сильно любить дом, то врастешь в него корнями. Ведь дом — живое существо, все понимает и на любое чувство отвечает взаимностью. Уютному домику на ранчо в Айова-Сити посвящается этот рассказ.

* * *

В одной из поэм Элиота, кажется, «Бернт Нортон», есть строки о едва слышной музыке и смеющихся детях, спрятавшихся в листве деревьев. Так вот, я, можно сказать, слышал эту музыку и видел этих детей. Правда, не в листве, а в доме, где когда-то жил. Так давно, что "я" уже воспринимается как постороннее «он».

Итак, обернувшись, он увидел жену. Вид у нее был весьма озадаченный.

— В нашем бывшем доме творится что-то странное. Соседи уверяют, будто слышали детский смех, причем смеется не один ребенок, а несколько.

Еще бы не странно, ведь он лично запер дом, после того как вывезли все вещи, да и детей в округе не так уж много.

— Пойду посмотрю, — заявила жена. У нее был ключ, который следовало передать новым хозяевам. А пока дом пустовал, она с удовольствием за ним приглядывала. Молодая женщина любила этот дом: в нем она была счастлива.

Он пытался ее отговорить, но, как ни старался, ничего не вышло. Нужно было доделать книжные полки, и он отпустил ее, сказав, что с нетерпением ждет рассказа о призрачном смехе. Жена ушла, и больше он никогда ее не видел.

Все это случилось утром; не дождавшись жены к обеду, он сел есть один. Наверное, к подруге зашла и заболталась. Конечно, они ведь оба молоды и, несмотря на брачные узы, позволяют друг другу проводить время как заблагорассудится. Настал вечер, время ужинать, а жены все еще нет. Покормив детей, он принялся обзванивать подруг, но ни одна из них не знала, где может быть его жена.

Она действительно заходила в дом и, как ожидалось, никого не нашла.