Я стоял у поручней и глядел на берег, все еще болотистый на тех участках, где поля древности некогда затоплялись илистым Гьоллом; и мне почудилось, что я уловил в расположении бугров и пригорков какой‑то заданный порядок, точно вся эта обширная дикая местность имела некую геометрическую душу (как у некоторых картин), которая ускользала от прямого взгляда, но появлялась вновь, стоило мне отвернуться. Подошел капитан, и я сказал ему, что слышал, будто руины города растянулись вдоль реки на много лиг, и спросил, когда мы их увидим. Он засмеялся и объяснил, что мы уже два дня подряд плывем мимо них. Затем он передал мне свою подзорную трубу, и я лично убедился в том, что принятый мною за пень объект – это на самом деле разбитая и опрокинутая колонна, заросшая мхом.

И тогда все – стены, улицы, памятники – будто разом выпрыгнули из укрытия, как каменный город, восстановившийся на наших глазах, когда мы с двумя ведьмами наблюдали за чудом с крыши гробницы. Никаких изменений вне моего сознания не произошло, но сам я был перенесен, гораздо быстрее, чем на корабле мастера Мальрубиуса, из глухой сельской местности в самый центр огромного древнего города, лежащего в руинах.

Даже теперь я не могу не удивляться тому, сколь многое мы по невнимательности упускаем из виду. В течение многих недель мой друг Иона казался мне всего лишь мужчиной с искусственной рукой, а путешествуя с Балдандерсом и доктором Талосом, я проглядел добрую сотню ключевых моментов, которые подсказали бы мне, что хозяином был именно Балдандерс. Как удивился я, выйдя за городские ворота и обнаружив, что Балдандерс не сбежал от доктора, когда ему представился случай!

По мере того как день клонился к вечеру, очертания руин прорисовывались все отчетливей. При каждом новом повороте реки зеленые стены поднимались выше, а почва у их основания становилась тверже. Проснувшись на следующее утро, я заметил среди развалин отдельные здания, настолько прочные, что сохранились их верхние этажи. Вскоре после этого я увидел маленькую лодку, совсем новую, привязанную к древнему пирсу. Я указал на нее капитану, который улыбнулся моей наивности и объяснил:

– Целые семейства из поколения в поколение живут тем, что прочесывают эти развалины.

– Мне говорили об этом, но эта лодка не может принадлежать подобным людям. Она слишком мала, чтобы в ней уместилась богатая добыча.

– Драгоценности или монеты, – продолжал настаивать он. – Кроме мародеров, тут никто больше не высаживается. Закон здесь бессилен; мародеры убивают друг друга, а также всякого, кто сунется сюда.

– Я должен там побывать. Ты подождешь?

Он уставился на меня как на помешанного.

– Сколько придется ждать?

– До полудня. Не дольше.

– Гляди, – сказал он и указал куда‑то рукой. – Там впереди последняя излучина. Высаживайся здесь и встречай нас там, за поворотом. Мы доберемся туда не раньше полудня.

Я согласился, и он спустил для меня шлюпку и приказал четырем гребцам доставить меня на берег. Прежде чем шлюпка отвалила от борта, капитан снял с пояса свой кракемарт и вручил его мне, торжественно промолвив:

– Этот меч послужил мне верой и правдой во многих отчаянных схватках. Обрушь его на их головы, но постарайся не зазубрить лезвие о пряжку на ремне.

Я с благодарностью принял меч из его рук, но признался, что всегда предпочитал шеи.

– Это годится, но только если рядом нет товарищей, которых ты можешь задеть, орудуя мечом плашмя, – сказал он и дернул себя за ус.

Сидя на корме шлюпки, я имел возможность разглядеть лица гребцов, и мне стало ясно, что они боятся берега почти так же, как и меня.