– Довольно слабый аргумент, должен сказать, – заявил Гусев. – Фантасты написали столько всего, что, порывшись в груде книг, можно выудить пару другую удачных прогнозов практически к любому пути развития. Если вдуматься, даже вот этот самый наш с тобой разговор тоже глубоко вторичен. Помнится, в другом фильме Шварценеггера его героя как раз убеждали, что он заблудился в собственных воспоминаниях и уговаривали сдаться врагу .

– Я тебе не враг.

– Но и не друг, – сказал Гусев.

– Я хочу только облегчить твою адаптацию к новой жизни, – сказал Борис. – И она пройдет куда проще и безболезненнее, если ты поверишь в то, что сейчас тебя окружают иллюзии. Иначе тебе будет очень тяжело с ними расставаться.

– С иллюзиями вообще тяжело расставаться, – философски заметил Гусев. – Но по этому миру я скучать точно не буду.

– Хотя получилось у тебя любопытно.

– Ага, – сказал Гусев. – Получается, что эта чертова охота была всего лишь салочками, и я, как какой то глупый пес, гонялся за собственным хвостом?

– Скорее, убегал от него.

– Но что то могло мне повредить?

– Физически – нет.

– Я вообще могу умереть в этом мире?

– Если сам того захочешь. Это же твой мир.

– И что будет, если я умру?

– С миром? Он исчезнет.

– Со мной.

– Я точно не знаю, – сказал Борис. – Может быть, ты начнешь все сначала, может быть, воскреснешь в каком то другом мире.

– Но в реальности, данной вам в ощущениях, в себя так и не приду?

Березкин покачал головой.

– До окончания процедуры это невозможно.

– И сколько осталось до конца процедуры?

– В реальности – несколько суток. Но время в наших мирах течет неодинаково. Линейной зависимости тут нет. Может быть, пройдет пара недель, может быть, для этого потребуется год.

– Но не больше?

– Едва ли больше.

Гусев внимательно смотрел на лицо Березкина. Героя, убеждавшего Шварценеггера в нереальности происходящего, выдал тот факт, что он потел и вообще очень нервничал. Березкин не потел, а если и нервничал, то это можно было объяснить вывертами гусевского подсознания.

Гусев пожалел, что не обладает талантами доктора Лайтмена . Тот по одному дрожанию левой икры мог бы сделать выводы о правдивости рассказа Березкина. Вот Борис головой трясет и ухо постоянно чешет, это что означает? Кто бы знал.

Конечно, теория о виртуальности объяснила бы все нелепости и дурацкие законы. Но если этот мир придуман самим Гусевым, почему же на него, демиурга и творца, постоянно сыплются всякие неприятности? Как из рога изобилия и прямо на голову.

– Ты мне все еще не веришь, – констатировал Борис.

– Я сомневаюсь, – сказал Гусев. – Имею право.

– Имеешь. Сомнения в очевидном – признак пытливого ума.

– Лучше бы ты оказался просто моим клоном, – вздохнул Гусев.

– А ложку ты как объяснишь?

– Бритвой Оккама.

– Телекинез? С чего бы вдруг у тебя паранормальные способности прорезались?

– На почве стресса.

– Это у тебя что, первый в жизни стресс?

– Нет.

И почему ложка? Пули взглядом останавливать было бы куда удобнее. Нео вон останавливал, но для него та история все равно плохо закончилась. Хотя сам Гусев предпочел бы, чтобы «Матрица» закончилась уже после первой серии.

– Ты – взрослый и разумный человек, – продолжал Борис. – Ты можешь придумать рациональное объяснения для происходящего, что бы ни происходило. Однако, если ты воспользуешься той же самой бритвой Оккама, то поймешь мою правоту.