Он спохватился, спрыгнул на землю, закинул рюкзак за плечи, подобрал молоток. Посмотрел, насколько спустилось солнце, — по давнишней привычке солнцу доверял больше, чем часам. Лишь тогда свинтил крышку с фляги, два раза глотнул.

Все вокруг — тусклый песок, камни, красный увал с мерцающими кусками гипса — покрылось голубоватой дымкой с густо примешанным желтком. По карте идти до условленного места оставалось всего ничего. И надо сделать еще две-три точки. Он зашагал, понес свое грузное тело — что-что, а ходить он умел превосходно. Вот только жара, в Сибири такого не было…

То и дело смахивал пот с лица, отирал шею. Но прошел сотню метров, и пот полил ручьем, не наутираешься. Затекало за пояс, прели ноги. Не надо было пить… Остановился, нанес иголкой точку на карту, подобрал образец, покрутил, бросил. Отмахнул другой, пристально рассматривал скол. Черкнул несколько слов в журнале — паста протянулась с бумаги до шарика липкой лентой, оборвалась, густо легла поперек написанного. И пошел дальше, каждым шагом укорачивая остаток сегодняшнего одинокого дня, приближая встречу. Вспомнил Воскресенскую, перед глазами возникли ее большие, плоские, внутрь повернутые ступни. И при разговоре с ней взгляд отчего-то всегда рано или поздно в них упирался. И это ее менторство, этот вымученный тон.

Сай неожиданно кончился. Растекся по сторонам неприметными руслицами, разбежался трещинками по земле — вопреки карте. Снова пришлось сверяться, судя по всему, он чуть не на километр ошибся. Последнюю точку пришлось проколоть наново, ближе на северо-восток. Впрочем, не его вина в ошибке. Эти снимки делали с воздуха лет пятнадцать назад, только теперь дошла очередь дешифровать. Но за полтора десятка лет в пустыне многое меняется, а укоротиться старому руслу пяти лет хватит. Разрисовывают они теперь старые карты если не наобум, то весьма приблизительно. Значит, нужна и полезна кому-то такая работа, если трест дает деньги, заказывает. Запланирована.

Теперь надо идти не под углом, как хотел, а перпендикулярно к руслу, иначе промахнешься. Он полез на гребень холма, чтобы сориентироваться точней, вспомнил предстоящий вечер. И прежний отряд. Был бы среди своих, с радостью домой торопился бы. А здесь — здесь и в преферанс сыграть не с кем…

Впереди лежал крутой запад, который и на карте отчетлив, дальше был виден медленный долгий накат, по которому часто торчали белые палки вонючек, а там должна была начинаться отутюженная равнина, хорошо со всех сторон просматривающаяся… Пересекая склон, Володя чуть не наступил на слившуюся с серым в отметинах камнем серую, посыпанную бурыми крапинами, словно поперченную, неподвижную ящерицу. Это была агама сантиметров семи в длину. Приоткрыв пасть так, что видно было нёбо — розовый нежный комочек за нижними зубами, — бесцветными глазами, не шевелясь, она завороженно уставилась куда-то. Обернулся и он. Среди вконец вылинявшего полотняного неба висело раздутое затуманившееся солнце. И тут же на его фоне — отчетливая одинокая точка.

Агама потревоженно вздрогнула, согнулась скобкой, проскользнула в ближайшую расщелину. Орел был хорошо виден. Но и оттенка прежнего глубокого чувства при виде его уже не возникло…

Машину он увидел посреди равнины — выцветший зеленый кубик на ржавой плоскотине. Возле суетился шофер: обходил машину с одной стороны, с другой, нагибался, словно во все стороны от нее что-то нужное раскатилось.