Мэдди ждала, пока все звуки за ее спиной стихнут. Когда она собралась повернуться, он положил руку ей на плечо.

Жерво более или менее оделся. Жилет, бриджи и незастегнутый камзол. Манжеты, казалось, затерялись где-то в рукавах камзола. Он стоял, хмуро глядя на нее. Затем отступил назад и протянул вперед руки.

Это был до странного ранимый, неуклюжий и вынужденный жест. Он смотрел не на нее, а на свои запястья, оскорбленный и рассерженный одновременно. Мэдди скользнула пальцами в рукава, вытащила одну за другой непокорные манжеты и застегнула их. Потом посмотрела на герцога.

«Нет», — как будто сказал он, порывисто кивнув. Она приняла его жест за согласие, решив, что поступила верно.

Бриджи застегивались по бокам. Мэдди подождала, пока Жерво на этот раз попросит ее. Она усвоила урок. Герцог попробовал застегнуть пуговицу с левой стороны, но издал хриплое восклицание и схватил Мэдди за руку. Она шагнула ближе, быстро застегнула пуговицы с обеих сторон, заправила в бриджи рубашку и отступила назад.

За свою работу она заслужила еще один кивок. Его высокомерие развеяло всякий намек на личные отношения. Он взял со стола галстук и подал ей.

Мэдди завязала его, встав на цыпочки, а он стоял, наклонив голову. Когда она закончила, Жерво потрогал узел — простой, как она завязывала своему отцу, — и нетерпеливо покачал головой.

— Я не умею по-другому, — Мэдди развела руками.

На мгновение она испугалась, что он рассердится. Лицо герцога исказила зловещая гримаса, но затем рот расслабился. Жерво поднял раздраженный взгляд к потолку и, показав на распахнутую жилетку, потребовал, чтобы ее также застегнули.

Мэдди сделала это. Одежда плохо сидела на нем, была ужасно сшита и даже не подходила по размеру. Мэдди сразу подумала, что герцога, видимо, это должно сильно раздражать.

Жерво, казалось, уже ни на что не обращал внимания, а отвернулся от Мэдди, взял полотенце, чтобы высушить волосы, и щетку, лежавшую рядом с металлической раковиной.

Причесав левую половину головы левой рукой, он остановился, положив расческу на стол, и замер на мгновение, рассматривая ее. Потом посмотрел на Мэдди, сгибая и разгибая пальцы. Затем закрыл глаза, нащупал расческу, поднял ее правой рукой и причесал правую половину головы.

Единственным разумным объяснением столь странного ритуала было его смущение. Он снова посмотрел на нее, с вызовом подняв подбородок, и бросил расческу, со стуком упавшую на стол.

Мэдди сделала вид, что не видела ничего странного в его действиях. Она указала на огонь, наконец-то разгоревшийся и начавший согревать помещение.

— Присядь и согрейся, Друг мой…

Немного поколебавшись, что, казалось, было присуще всем его реакциям на ее действия, он придвинул к камину стул и сел на него верхом, подпер рукой подбородок, словно скучающий носильщик, ожидающий дальнейших приказаний.

Мэдди открыла деревянную дверь и прошла в длинную комнату, расположенную рядом с камерой Жерво. Чистое постельное белье стопкой лежало прямо за дверью. Мэдди заправила кровать, удивляясь, зачем тут были ремни и наручники, которые приходилось все время отодвигать в сторону, пока она меняла белье. Она знала, что он наблюдает за ней. Вместо того чтобы положить «путы» поверх застеленной кровати, как это обычно делалось, Мэдди подняла матрас и запихнула их под него, не без некоторого отвращения.

Когда она встала, поправляя выбившиеся из-под капора волосы, улыбка Жерво вознаградила ее за труды. Он скрипнул зубами и произнес:

— Обезьяна!

Потом он попытался еще что-то сказать, издавая полузвуки и проглатывая начальные слоги. Наконец он издал возглас отчаяния, сделал движение, будто его силой волокли к кровати:

— Вон!

Мэдди села на матрас.