— Вон!

Мэдди села на матрас. Она пожала плечами.

— Пусть отрабатывает.

Жерво отдал ей честь и улыбнулся. При этом он казался несколько развязным.

— Не хотите ли чаю?

— Чай… — повторил он.

— Хотите?

Он не смотрел на нее.

— Чай… Чай… Чай…

Он прикрыл глаза.

Чай? Чай. Линии на перевернутой плоскости. Дело в том, к чему все это? Линия — это узкая полоса. Ее оконечностями являются точки. Прямая линия — линия с равно расположенными на ней точками. Чай… Чай… Чай…

Он открыл глаза и, облизнув губы, посмотрел на нее. Его челюсти снова напряглись.

— Ха-а-а… а!

Он с силой выдохнул воздух. Где-то вдалеке пронзительно завопил пациент, застучав по металлу, требуя, чтобы доктор Тиммс и Святой Дух пришли сразиться с ним.

Жерво сжал спинку стула и прижался к ней лицом.

«Он в своем уме, — упрямо твердила Мэдди. — Он абсолютно в своем уме…»

Она собрала грязное постельное белье, и, взяв банный халат и полотенце, направилась к двери. Замок громко щелкнул, когда она повернула ключ. Решетка зазвенела, когда Мэдди захлопнула дверь. Жерво не пошевелился, не поднял голову, но его пальцы, сжимавшие спинку стула, побелели от напряжения.

В его портфеле лежало пятнадцать писем от леди де Марли и шестьдесят одно от герцогини, его матери. Мэдди просмотрела большинство из них. Герцогиня писала сыну каждый день, и, казалось, ее слова с поразительной легкостью слетали с кончика пера. Она писала о своей евангелистской деятельности, о помыслах и молитвах. Герцогиня не сомневалась, что сын поправится. Она выражала абсолютную уверенность в надежности моральной терапии доктора Тиммса и говорила, что лечение Кристиана в Блайтдейле для нее утешение. Она просила сына подумать о последствиях своей озлобленности, умоляла вернуться на тропу истины, преодолеть гордыню, тщеславие и леность, отречься от соблазнов. Все письма герцогини были написаны в том же духе. Возразить что-либо против наставлений матери сыну было невозможно, но письма между тем разозлили Мэдди.

Она сочла леди де Марли более рассудительной. Ее письма адресовались не Жерво, а доктору, причем в каждом леди интересовалась состоянием здоровья герцога и прогнозировала будущее. В четвертом письме, которое Мэдди читала, удалось найти то, что нужно: упоминание о сопровождавшем герцога багаже и прилагаемый список его гардероба.

Она отнесла список кузену Эдвардсу. Он в кабинете заканчивал свои ежедневные записи.

— Он тих, — сказал доктор, не объясняя, о ком идет речь. — Я заглядывал к нему, пока вы обедали. — Кузен Эдвардс со вздохом откинулся на спинку стула. — Что я думаю? Возможно, это только совпадение. Я не чувствую облегчения, оставляя вас один на один с таким тяжелым пациентом…

Мэдди решила проигнорировать оттенок нерешительности в его голосе.

— Я закончила заполнять счета. Ты будешь диктовать?

— Да, да, конечно. Но разве ты не выполняешь других обязанностей?

— Я буду делать все, что необходимо. Я не возражаю против работы по вечерам, пока меня отец не попросит о помощи.

— Мне это не нравится. Не нравится.

Мэдди молчала.

— Я удивлен, даже шокирован, что твой отец поддержал это решение. Глубоко поражен, учитывая, что тебе будет постоянно грозить опасность.

— Папа очень привязан к Жерво.

— Боюсь, того Жерво, которого он знал, больше нет. Он умер. Мои объяснения ни к чему не привели. Вы с отцом одинаково упрямы.