Непостижимая мудрость, радостная, как первый проблеск сознания, и пугающая, как темная страсть, накатывает волнами «из глубины Азии». В этой глубине время стремительно бежит… стоя на месте.
Наверное, только так и можно мыслить рождающее лоно человечества: настолько грандиозное, всевместительное, что оно неспособно объять самое себя, всегда ускользает в свою противоположность и потому извечно заданное в соположенности водных просторов и пустынь, горных хребтов и бескрайних равнин.
Понять и принять реальную Азию, не Азию гаремов и опиумокурилен, нелегко. Азия, заметил полтора века тому назад Аполлон Григорьев, живя в Оренбурге, у ворот Азии, «порядком отвратительна всякому европейцу». Конечно. Ведь европейцу нужны форма, гуманизм, комфорт, гигиена, дрессура – все, что отгораживает нас от жизни. Чтобы принять азиатский размах, азиатскую пустоту, азиатский гортанный говор, азиатское смешение естества и искусства требуется немалая, почти отчаянная решимость. Нужно упорно и последовательно оставить все. Самое легкое и самое трудное занятие. На поверхности азиатского быта оно преломляется в столь же непривычные европейцам слияние церемонности и расслабленности, предпочтение живота уму или, точнее, веру в животную разумность жизни.
В Азии есть своя первозданная демократия – всеобщее равенство людей в удовольствиях тела, в «тихой радости дышать и жить», в бесхитростном радушии застолья или единении душ в стихии праздника. Аристократизм Азии имеет корни все в тех же телесных удовольствиях, только возведенных в высокую степень утонченности. Вожди Востока умеют и любят демонстрировать свою непринужденность: носят демократические курточки и рубахи, не стесняющие тело халаты и шаровары, дают интервью, развалившись в кресле без обуви, ну и, конечно, с удовольствием едят и пьют как в жизни, так и перед камерой. Все это тоже чисто азиатское уважение к потребностям тела. Ведь тело более всего любит покой и отдохновение.
За всем этим угадывается простейшее, безыскуснейшее желание наслаждаться жизнью в ее естественной данности. В азиате всегда проглядывает стихийный гедонист. Но азиатский гедонизм по своему аскетичен. Он требует наслаждаться жизнью как она есть, без излишеств и манерности, даже в своей самооставленности. В жизнелюбии азиата нет ни грана нарочитости и, следовательно, пошлости. Но он и не ребенок, ибо его гедонизм требует аскезы в ее исконном смысле упражнения, работы над собой. Речь идет об аскезе вчувствования в жизнь. В азиате естественная чувственность утончается до изысканной чувствительности.
Вода, наполняющая и питающая наши тела, – вот что составляет среду и первое условие человеческого общения от нашего физического, телесного бытия до крайних высот духа. Вершина духовного совершенства в Восточной Азии, знаменитое гунфу – это способность растечься телом, отдаться стихии легкокрылых грез, воздействовать через вязкую, вибрирующую, как водная стихия, среду изначального субстрата жизни прежде идей и понятий. В Азии в начале было не слово, а событие, вечнопреемственный поток – сродни водному – бодрствующего сознания. И не так уж важно, есть ли в этом вечносущем переживании какая то заумная «информационная матрица» или запутанный «код Вселенной». Мы просто скользим по жизни и пользуемся ею, как пользуемся многими вещами, не зная, как они устроены. Жить можно в свое удовольствие, ничего не зная о жизни.
Вот мудрость Азии: легкая, приятная, не ранящая сознание, не обременяющая память жизнь. Easy living. Еще в древности даос Чжуан цзы открыл чистую радость жизни, увидев, как резвятся рыбы в воде. В буддизме считается, что люди живут в мудрости Будды непринужденно и весело, как рыбы плавают в воде. В Тибете я однажды увидел военный грузовик, украшенный надписью: «Помните, что армия в народе – как рыба в воде». Сказано чисто по азиатски, с каким то простодушным цинизмом. |