— Мы не слышали, — наконец сказал Ларюшкин и показал прокуренные зубы. — Они говорили тихо.

— Ну, примерно, — попросила Ольга Леонардовна, глядя на Мазута (Максуда Султанова).

— Тихо говорили! — сказал Султанов.

Но, примерно через час, все-таки вспомнил отдельные слова, они звучали так:

— Но я подчиняюсь командиру экипажа…

— Экипаж будет заменен…

— Соболь знает командира экипажа — полетит только с ним…

— Тебе предложат — ты согласишься…

— Я не соглашусь никогда…

— Ты поедешь со мной, а вот он останется здесь…

— Я никуда не поеду…

— Если ты не сделаешь… твоя сучка будет мертва, мы уничтожим вас…

— Смерть, где угодно… на ручке входной двери, в почтовом ящике… в конверте, в полотенце, которым ты утираешься, на телефоне, в банке с детским питанием… ты слышал, о таком банкире? Кивелиди?.. Мы изнасилуем твою трехмесячную сучку…

Ольга Леонардовна помнит каждое слово этого допроса до сих пор, хотя дело об убийстве семьи Сидоровых-Гильзаби не первое и не последнее в ее следственной практике.

На лестницу, по словам Ларюшкина и Султанова, во время разговора выглянула Нина Ивановна и, поздоровавшись, спросила у Виктора Дубинина, не видел ли он ее Октября.

Дубинин промолчал. На нем не было лица.

Октябрик, услышав голос матери, выскочил из квартиры Дубининых и вприпрыжку, дожевывая на ходу какое-то угощение, промчался в свою дверь.

— Промчался, как дурак, — размахивая руками, изобразил олигофрена Мазут.

„Вот, тогда их жизнь и была решена…“ — подумала Ольга Леонардовна.

— И дальше? — заставила она себя спросить у Мазута с Саркисом.

— Мы хотели войти следом, но оцепенели, когда увидели… этих, — быстро сказал Мазут, черный, как смола.

— Зайти поговорить, задать вопросы, — кивнул Саркис и улыбнулся.

„Лучше бы не улыбался никогда“, — поежилась Ольга Леонардовна. И уточнила:

— В смысле — ограбить?

— Что вы такое говорите? — стал стыдить ее Мазут.

— А тут — убивают! — тоже не поддался на провокацию Саркис. — Нам чужого ни тонны не надо, вот вам три креста! — и перекрестился снизу вверх!

Они сидели напротив и кипели от злобы. Выдыхали, показывая нижние зубы, открывали и закрывали цвета темноты глаза, один шевелил ногой, другой шевелился сам, их душила ненависть! Ольга Леонардовна поняла это, но не спешила заканчивать допрос.

Значит так…

Нина Ивановна зашла к себе, увела сына, попрощалась с Виктором Дубининым. Вслед к ней вошел, позвонив — один из визитеров.

Убил сперва мальчика, видимо тот сам открыл ему дверь, потом очередь дошла до Нины Ивановны.

Затем Максуд и Саркис видели, как в кв. 56 вбежал Горностаев и позвал:

— Наташа, ты здесь?

Мазут с Саркисом тоже вошли в квартиру Нины Ивановны, когда оттуда вышел высокий визитер, который прямо из 56 квартиры направился в 54-ю к Дубининым.

Мазут с Саркисом увидели все и ретировались, впрочем, обыскав одну комнату из трех, но ничего особенно ценного не нашли, за исключением кошелька с полутора тысячами рублей в сумочке Нины Ивановны. Серьги и кольца они с нее снимать не стали. Подтвердили, что Горностаев Д.И. лежал на полу головой к батарее и не шевелился.

— Увидели и ушли, и ничего мы не поджигали! — добавил Саркис, а Мазут подтвердил.

После разговора с Татьяной Дубининой выяснилось, один из визитеров остался с ней в квартире, другой — с Виктором Дубининым, ее мужем, вернулся в Красноуральск, потом произошла та самая авария с Соболем.