Почему они не пробовали обратиться в милицию?..

Из вышеприведенного, по-моему, это становится ясно.

К тому же Виктор Дубинин перед отъездом сказал жене:

— Этот человек будет охранять тебя…

„А сам боялся их… я это видела“, — вздохнула Таня Дубинина.

Видимо, его заставили это сказать…

Изумленное тяжелое лицо идиота . Он склонился и лег мне на голову, потом сполз, я не могла дышать, мне в рот сперва забились его брюки, рубаха, потом потная шея и мокрые, хоть выжимай, губы, слюни с запахом…

— Ай, не надааа!.. — кое-как выкрикнула я и вырвалась из-под липких цепких губ, впивающихся в меня…

Я проснулась в слезах. Мне приснился покойный мальчик, сын Нины Ивановны, которой уже нет. И его нет.

— Зачем мы приехали сюда, Господи? — горько заплакала я. — Зачем? За бедой? Ты знал, Господи, что с нами будет?.. Эх, ты-ы…

Букет засохших ландышей в граненом стакане, комната Анны Львовны поражала своей изысканной бедностью. Кровать с железными спинками, на которой я спала, стол, стул, шкафчик с кривой дверкой… И толстый тюль топленого цвета на длинном крестообразном окне. Глафира спала на своей подушке у стены и дышала алыми губками.

— Пойдем в шашки сыграем? — старушечья голова в проеме двери подмигивает одним глазом. — Не спи, еще рано, чего ночью делать будешь? Опять ходить?

— Сейчас, Анна Львовна, — я села на кровати и потерла двумя руками лоб.

— Не расстраивайся, все образуется, вот увидишь, я знаю, — сказала Анна Львовна, и я ей почти поверила.

А на следующий день!..

На задворках трех „сталинок“ стоит котельная. Там Дима поставил нашу „Газель“, на которой мы приехали в Полежаевск.

Я подошла к машине проверить, цела ли она? Вроде никто не забирался, двери и окна целые, ключи были у Димы, а мне просто хотелось посидеть в ней и вспомнить, как мы ехали сюда, но я постояла, прижавшись к синему мятому боку, и пошла обратно к подъезду.

И тут я увидела его. Моего мужа. Диму. Он шел ко мне со стороны дороги и… дошел.

Срок задержания предварительного следствия не должен превышать двух месяцев, и Диму выпустили. Обвинение предъявлять не стали. Здоровье раненого Димой милиционера резко пошло на поправку, в общем, не обошлось без чуда в этом деле. Оправданием послужило то, что капитан Виноградов был одет в тренировочные штаны и клетчатую рубашку, когда с криком:

— Сигнал „К штурму!“ — вбежал в распахнутую квартиру Сидоровых-Гильзаби!

Дима. Он пришел в ту ночь — меня нет. Вещи раскиданы… Убили? Ограбили? Или взяли с собой? То, что я в роддоме, он естественно, не знал. Пустая квартира. Мазута с Саркисом нет. Никого.

Пошел к Тане Дубининой. Но увидел, что дверь Нины Ивановны не заперта, забежал, увидел мальчика, тот лежал в прихожей. Услышал крик, вбежал в кухню — там кипел бак с бельем, в комнату — там мужчина душит женщину, хотя поза была похожа на любовное соитие, если бы не руки на шее Нины. Помнит, как боль расколола голову напополам, потом, как очнулся и лежал на полу, пахло дымом, встал, набрал 02, что-то сказал в трубку. Машинально схватил топор с пола, кое-как спустился вниз, в квартире на первом этаже опять никого не было. Пустая квартира с открытой дверью и разбросанными вещами. Снова поднялся наверх, видимо, тогда его видели идущим по лестнице с топором…

Помнит, как в квартиру вбежал какой-то мужик с пистолетом, и он кинул в него топор. Попал в шею. То, что это был милиционер… не знал. Его стали бить.

Все.

Анна Львовна помахала нам ручкой из окна. Мы уезжали.

Черно-белые пейзажи домов, улиц, и черно-белые люди вокруг.