Франция медленно закипала, как неперебродившее сусло в бочонке. Желтые бульварные листки печатали злобные карикатуры на короля и его министров, сопровождаемые высказываниями Ламартина. В провинциях вспыхивали голодные бунты, на окраинах Парижа собирались угрюмые толпы и ходили маршем под красными знаменами. Однажды во время такого марша карета богатого торговца была перевернута толпой, а ее владелец сильно избит. В другой раз собравшиеся на марш вломились на склад виноторговца, перепились, разграбили несколько магазинов и побили стекла в одном из аристократических районов неподалеку от Фобур Сен-Жермен.

В парадной гостиной Дома Рутении все усугубляющееся положение становилось основной темой разговора, когда там собиралось больше двух человек. Некоторые винили во всем короля французов, человека, который, по их собственному признанию, ничего плохого не сделал, но и ничего хорошего тоже. Другие кивали на необычайно теплую и раннюю весну, давшую возможность пролетариату выползти из своих нор и подумать о чем-то, кроме выживания в условиях холодной и сырой зимы. Некоторые хмурились и качали головой. Другие улыбались.

Трудно, скорее даже невозможно было понять, что думают Родерик и его отец, король Рольф. Они могли одинаково убедительно выступить в защиту любой из противоборствующих сторон, что и делали частенько. Они продолжали принимать и развлекать представителей всех политических партий. Если Родерик, щелкая шпорами, целовал ручки графинь и герцогинь на торжественном приеме, который давал его отец, Рольф в ответ пил дешевое красное вино в апартаментах сына на встречах с Ламартином, с придерживающимся умеренных взглядов ученым Араго, социалистом Луи Бланом, с оборванцами, носившими за поясом пистолеты и покидавшими дом через черный ход.

Мару все эти встречные течения тревожили и сбивали с толку. Она сочувствовала людям, которых нужда выгнала на улицы и заставила просить милостыню, и при каждом удобном случае совала сантимы детям нищих. Она признавала правоту людей, которые требовали, чтобы их голос при управлении страной тоже был услышан, чтобы им давали работу и справедливо платили. В то же время она видела, что Луи Филипп делает для страны и для своих подданных все, что может. Простому народу повсюду приходилось нелегко, не только во Франции.

Несмотря на волнения, казалось невероятным, что на улицах Парижа опять будет царить чернь, прольется кровь и поднимутся баррикады. Это казалось невероятным, пока в один прекрасный солнечный день…

В этот день Мара вместе с Джулианой и Труди отправилась в парфюмерную лавку в одном из узких и темных переулков квартала Ля Марэ. Она узнала, что там можно купить духи «Креольский сад», сочетавшие в себе запахи гардении, цветущего оливкового дерева и жимолости с чуть горьковатым привкусом мха. Ей захотелось купить такие духи в подарок для бабушки Элен. Старушка выздоравливала, но ей требовалось какое-то развлечение, ведь ей по-прежнему приходилось проводить все свои дни в постели. К тому же эти духи могли послужить отличным предлогом, чтобы начать разговор об их возвращении в Луизиану.

До магазинчика было не больше десяти минут ходьбы. Они уже так давно изнывали взаперти, что решили прогуляться и не брать карету. Гвардейцев дома не было, Родерик и Рольф тоже отсутствовали, поэтому дамы отправились в путь без эскорта, сказав себе, что им ничто не угрожает, если они будут держаться вместе. Тем более что путь недалек.

Прогулка до магазинчика прошла без приключений. На обратном пути Мара несла в ридикюле крошечный флакончик духов. Они шли, окруженные целым облаком ароматов, которыми успели надушиться на пробу, пока были в лавке. Но идти по узким петляющим улочкам, мощенным грубым булыжником, было нелегко. Солнце сюда не добиралось, освещая лишь крыши и верхние этажи домов. Подворотни были завалены мусором, окна разбиты, ставни висели вкривь и вкось.

Когда они вышли из парфюмерного магазина, по улице носились туда-сюда дети, на подоконниках умывались кошки, тут и там из окон высовывались женщины и что-то кричали своим соседкам.