Изменить размер шрифта - +
О былой красоте, умиротворенности и всепоглощающей тишине теперь можно только мечтать. Я нахожу Хамаду ат-Тартуши на его обычном месте — за столиком на площадке возле кафе, где он меня уже поджидает.

Он вышел на пенсию пятью годами раньше меня. Нашему знакомству способствовали преклонный возраст и одиночество. Его старость сразу заметна по морщинам, в чертах лица и голосе, он выглядит старше своих лет. Голова его бела как снег, брови опущены на веки, будто жесткая проволока, взгляд — потухший, и вместе с тем это очень общительный и веселый человек. Он одинок в том смысле, что у него нет друзей. Однако у него есть семья: преуспевающие сыновья служат в разных министерствах, с ним же в его доме на улице аш-Шарфа живет сейчас только жена.

При виде меня ат-Тартуши расплылся в улыбке, обнажив беззубые десны, и прошамкал:

— Привет. С первым днем пенсионной жизни! Да продлит Аллах твои годы.

— Что и говорить, тоскливо, — ответил я ему смиренно.

— По правде, на меня это подействовало сильнее.

— Каждодневные заботы не позволяют предаваться романтическим чувствам.

Он махнул задубевшей морщинистой рукой:

— Ты прав, старина Халим. Как-никак пенсия меньше зарплаты.

— Мне и зарплаты не хватало. А от тех, кто живет на пенсию, до жертв голода в Эфиопии — один-два шага.

Он беззвучно рассмеялся и, переменив тон, предложил:

— Может, попросить нарды?

— Времени у нас теперь сколько угодно, — отвечал я без особого воодушевления.

— Одиночество, вот твоя главная проблема, — произнес он с чувством.

— Да, работа в министерстве отняла полжизни.

— Послушай моего совета: как можно меньше сиди дома.

— Одиночество не только дома, оно и здесь, — сказал я задумчиво, ткнув себя в грудь.

— Ты, я вижу, не расстаешься со своей старой мечтой о женитьбе, — проговорил он улыбаясь.

— А разве возможность уже упущена? — спросил я с грустью.

— Наши возможности в руках всевышнего, но хватит ли у тебя пороху?

— Все сходятся на том, что я намного здоровее своих сверстников, — отвечал я с жаром. — Иногда мне даже кажется, что я вернулся в отрочество. Меня миновали все известные хронические болезни. Из хвороб был только насморк. Зубы целы и крепки, лишь на четыре коренных мне поставили пломбы. Я никогда не нуждался в очках ни для дали, ни для чтения, хотя, признаюсь, в последние годы почти не испытываю прежней любви к книгам. Но, чтобы не сглазить, не буду особенно распространяться. Честно говоря, образование не вытравило из меня веры в приметы.

— Если женишься, — сказал Хамада ат-Тартуши, — я буду только рад. Ну а нет, будь доволен судьбой. Не завидуй женатым, вроде меня, мы тоже можем тебе позавидовать. Клянусь Аллахом, ничто так не подрывает силы и не сокращает жизнь, как супружество и преподавание в средней школе!

Как часто я слышу от него эти слова! Они входят мне в одно ухо и выходят в другое. Да, мне не пришлось испытать его забот. Но, потеряв семью, я живу без горячей пищи, на бутербродах и консервах, довольствуюсь радио и телевидением. Однако я никогда не переставал мечтать о жене и детях. Даже сейчас. Какое-то утешение я нахожу в нардах. Час возвращения в ветхое здание на улице Абу Хода для меня самый тяжелый и грустный. Подружившись с Хамадой ат-Тартуши, я раскрыл перед ним многие секреты своей жизни. Когда я рассказал ему мою историю с Маляк, он спросил:

— Сколько ей сейчас?

— Она моложе меня самое большее на год или два.

— А что она представляет собой как женщина?

— Я не раз видел ее издали на балконе по дороге в кафе. Мне кажется, она... все еще женщина.

Быстрый переход