— Выпьешь кофе? А хочешь, у меня есть апельсиновый сок.

— Не беспокойся, пожалуйста.

Она снова ушла. Но я уже успел ее рассмотреть. Лицо округлилось больше прежнего, но еще сохраняло привлекательность, и морщин на нем не было заметно. На смену прежней свежести и молодому задору пришли степенность и серьезность. Интересно, поседели ли у нее волосы? Она пополнела, но не огрузла. Под платьем тело ее выглядело даже соблазнительно. Да, клянусь Аллахом, соблазнительно! На меня обрушился вихрь страстных желаний. Ах, прижать бы ее к груди и слиться с нею в жарких объятиях, как бывало! Но будь осторожен, говорил я себе. Ты ведь не знаешь, что сейчас у нее на душе. Возможно, она решила навсегда посвятить себя материнству и чистой, беспорочной жизни. Умерь свой пыл и постарайся не оплошать.

Она вернулась, держа в руках маленький серебряный поднос, на котором стояла бутылка с соком. Поставив поднос на деревянный столик, инкрустированный перламутром, она пододвинула его к моему креслу.

— Я тебе доставляю много хлопот. Присядь отдохни, — произнес я.

Она села на диван напротив меня, и в этот момент я обратил внимание на свадебную фотографию, что висела у нее над головой. И по бокам две фотографии: на одной — Али Юсуф, на другой — их сыновья в арабской одежде. На мгновение я растерялся: моя задача усложнялась.

— Доброе дело, наконец-то ты вспомнил своих родных!

— Неразумно жить в одном квартале и сторониться друг друга!

— Милости прошу. Ты все еще работаешь в министерстве?

— Только-только вышел на пенсию.

— Да продлит Господь твои дни. А кто тебя обслуживает?

— Никто. Живу наедине со старыми стенами, — сказал я, засмеявшись.

— Я тоже одна вроде тебя, если не считать доброй преданной женщины, которая бывает у меня раз в неделю.

— Разве ты никогда не покидаешь дома?

— Выхожу лишь время от времени, по необходимости.

— Одиночество — тяжкая вещь. Хотя у меня есть излюбленное кафе и друг, все равно очень тяжело.

— А у меня телевизор, одна-две соседки, — призналась она со вздохом.

— Этого мало.

— Все же лучше, чем ничего!

— А как поживают твои сыновья?

— Великолепно, они поселились там навсегда. У меня теперь внуки... Что ж, таков мой удел.

В последних словах ее прозвучала горечь.

— Ты к ним не ездила? — спросил я.

— Один раз совершила там малый хаджж.

— Поздравляю тебя, хаджа, — произнес я с грустью.

— Желаю тебе тоже его совершить,— ответила она. — Если ты когда-нибудь захочешь поехать, они тебя примут.

— Все зависит от воли Аллаха. Скажи лучше, как твое здоровье?

— А твое?

— Слава богу, лучше быть не может.

— Я тоже не жалуюсь, разве что пришлось вставить зубы.

— Это ничего.

— Я молю Аллаха о счастливом конце.

— Тебе еще жить и жить! — пылко воскликнул я. — Как я счастлив, что тебя вижу!

— Я тоже. Жаль только, что ты одинок.

— Но ты тоже одинока.

— Я хочу сказать, — мягко произнесла она, — что тебе следовало бы обзавестись женой и детьми.

— Что поделаешь, судьба... — сказал я с сожалением.

Мы смолкли, чтобы перевести дух. Я осушил бутылку до дна и весь покрылся потом. Между действительностью и мечтой — огромная пропасть. Я представлял себе, что без труда направлю беседу в нужное русло, что ринусь в объятия к Маляк, отягощенный скопившейся за долгие годы страстью, что свершу то-то и то-то.