Она закрыла глаза, полные слез, и пробормотала:

– Да, давай попробуем еще раз.

Окно они оставили незакрытым и незанавешенным. Лунный свет крапинками освещал смятое постельное белье и неодетые тела.

– Прости, – произнес он, – я думал, что это доставит тебе удовольствие.

– Я тоже надеялась, – ответила она. – Это не твоя вина.

Все‑таки некоторое время он пытался ее возбудить, до тех пор, пока Телец не сдержался и не удовлетворил своего желания. Из‑за постоянного воздержания для нее акт оказался болезненным.

– У нас был беспокойный день, – сказал он. – Может, завтра утром?

– Нет, лучше будем отсыпаться. Встреча будет долгой.

– И все же…

– Будем искренними перед Богами и перед самими собой – я постарела.

«Бодилис моложе всего на год или два! – мелькнуло у него в голове. – А она была бы мне рада».

– С Сореном ты испытала бы другое? – голос был словно не его.

Ланарвилис открыла глаза и села.

– Что ты сказал?

– Ничего‑ничего, – отозвался он, тут же пожалев об этом. – Ты права, нам действительно следует поспать.

Он уловил холодность в ее голосе:

– Ты осмелился вообразить… будто я и он… могли совершить святотатство?..

– Нет, ни за что на свете, конечно же, никогда. Грациллоний тоже сел, перевел дух, положил ей руку на плечо.

– Мне следовало молчать. Я молчал много лет. Но кажется, я вижу и слышу лучше, чем ты представляешь. Вы любите друг друга.

Она уставилась на него сквозь подсвеченную луной тьму.

Он криво улыбнулся.

– Почему это должно меня возмущать? Боги соединили ваши судьбы еще до того, как я достиг Иса. Ты была мне верна. Это все, о чем может просить центурион.

– Ты все еще не перестаешь меня удивлять, – задумчиво сказала она.

– В самом деле, я не стану обижаться, если ты и он…

Ее охватил ужас. Она закрыла ему рот ладонью.

– Тихо! Ты почти богохульствуешь!

Как раз это его и не волновало. Он осознавал, как устал.

– Хорошо, больше не будем об этом говорить.

– Лучше не стоит. – Она легла. – Лучше попытаться заснуть. Сорен и я, мы оставили эти чувства позади. Для нас уже слишком поздно.

II

– Нет, – произнесла Кебан. – Не делай этого.

– Что? – Будик уронил руки с ее талии и отступил. – Опять?

– Прости, – печально ответила она. – Мне нехорошо.

Солдат уставился на свою жену. После нескольких дней полевых работ он пришел домой весь горя, сразу как Админию дали отпуск.

– В чем дело? Лихорадка, боль в животе, что? Кебан склонила голову.

– Мне нездоровится.

Будик рассматривал жену. Она стояла, ссутулившись; живот выпятился, желтоватая кожа на щеках обвисла, образовался двойной подбородок, но по сравнению с тем, какой она стала за последние четыре‑пять лет, мало что изменилось. Не изменились ее грязные, исчесанные волосы, кисловатый запах немытого тела, испачканное платье, которому требовалась штопка. Хотя тело под ним, глаза и губы были все еще привлекательными, и об этом он помнил.

– Ты обычно не так уж слаба, – пробормотал он, – и в то же время тебе нездоровится. Тогда пойдем в постель. Много времени это не займет, а потом ты и отдохнешь.

– Нет, ну пожалуйста, – захныкала она. – Если б я только могла, но прошу тебя, не сегодня.