* * *

у них в руках; оптическая цепь (сотня футов; две сотни футов цепи?) растянулась между десятком танцующих, поблескивала в зверском свете, хлопьями отражений усыпав испод листвы. Они восторженно выли в ночь вокруг нас, кто-то подступал к жаровне, кто-то отступал.

Саламандр запястьем потер губы. Глаза очень красны, все лицо словно лаковое и блестит.

– Не, ну как тебе, а? – сказал он. – Охрана! Эта сволочь Калкинз хотел, сука, охраны!

Он отвернулся от меня к Флинту. Я засмеялся. Смех пробили хлопки ладоней. Саламандр вдруг поднял голову; заревел и тоже захлопал горстями. Хлопал он не в такт, и слышно было хорошо. Он все кивал кивкам Флинта, пока не поймал наконец ритм, но тогда уже смеялся. Леди Дракон стояла за опрокинутым очагом, один сапог водрузив на упавший шлакоблок, разминала плечо, задумчиво и сосредоточенно, смотрела, как все пляшут, выключив пока свое нефритовое чудовище.

Ланья развернулась и подпрыгнула – голубая рубашка испятнана материками пота; одной рукой она задирала цепь высоко в воздух. Другой водила гармошкой по губам, извлекая диссонанс за диссонансом. Лоб блестел как полированный, волосы на лбу мокрые.

Джомми – ну, видимо, Джомми – прорвался между Милдред и какой-то райской птицей (Собор заорал: «Эй, по сторонам-то смотри…»), вывалился в ослепительную паутину и цапнул цепь, чтоб не упасть. Тот конец, что держал Денни, – я вздрогнул – порвался (между зеркалом и призмой), но Денни лишь раскрутил его в воздухе; потом примотал к чьей-то еще цепочке и обеими руками поднял повыше. Кем-то оброненный цепочный хвост зазмеился и задергался в отсветах пламени на траве. Я подошел, поднял и нырнул под него, прыгая с ноги на ногу и вопя. Паутину сплели Б-г, и Паук, и Ворон, и Собор, и Тарзан (этот и впрямь пляшет не хуже ниггеров), и Джек-Потрошитель, и Накалка, и Ангел: одна нить завибрировала; другая провисла цепочной дугой меж тугих отрезков. Глэдис остановилась, качаясь и дыша распахнутым ртом, забрав в кулак зеленую ткань, что обтягивала громадный живот. Поднырнула под цепь, натянувшуюся поперек щеки, крутанулась и захлопала.

Вскоре я перестал вопить, потому что засаднило горло; и между хлопками до меня донеслось:

– Зайка, ты б вышла, показала им, как надо!

– Не дури, душа моя! Мы просто посмотрим.

– Да ладно тебе! Я ж и не видел, как ты танцуешь.

– Говори такие вещи с улыбкой. А сам чего стоишь?

– Ну кончай. Я хочу посмотреть, что умеешь ты.

В огне что-то взорвалось; над языками пламени взметнулись искры, опали дождем. Погасли мириады тоненьких парабол.

Доллар, блестя потной прыщавой спиной, стоял в центре поляны, широко расставив ноги, пригнув колени и голову. От каждого хлопка в животе у него что-то детонировало, отчего он всплескивал руками, и бедрами, и плечами.

Кое-кто из коммуны был голый.

Джон плясал, задрав бурую бороду, закинув назад светлые волосы и высоко взмахивая рукой в медной орхидее. Какая-то девчонка запнулась в цепочном кольце и упала; потом долго сидела, повесив голову, на одну грудь уронив волосы цвета сухой листвы. Несколько раз попыталась встать. Но на плечо ей упала другая цепь – кто-то уронил еще один хвост, – и, похоже, груз оказался слишком тяжел.