Стараясь не поранить человека, он захватил его шею правой рукой и начал гнуть противника к земле. Тот пронзительно выл и визжал, хватался скрюченными пальцами за ноги Калеба, дергал край его хитона. «Как бы не явиться к вождю в лохмотьях… – мелькнула мысль. – Если не в лохмотьях, так в синяках…»

Калеб отпустил безумца. Борг мгновенно выпрямился и вскинул руки, пытаясь вцепиться Охотнику в лицо. В его выпученных глазах не было ни искры разума, с губ текла на подбородок пена. Сейчас он походил на дикаря с Пьяной Топи, объевшегося ядовитых грибов. Правда, те дикари бегали голыми, но тоже все крушили по дороге.

Крутанув крюк, Калеб сильно ткнул древком под ребра. Борг захлебнулся слюной, его голова откинулась, глаза закатились. Он рухнул на гладкие уличные плиты, пачкая их кровью – чужой кровью, так как на теле его вроде бы не было ран. Дышал он медленно, хрипло, и пена продолжала течь.

Сзади раздались торопливые шаги – подбегали воины, в шлемах, в броне, с длинными копьями. Шестеро, как при охоте на очень опасного зверя. Тот, что двигался впереди, вскинул копье и быстрым ударом пронзил горло бесноватого. Из его рта выплеснулся кровавый сгусток, дыхание прервалось.

– Что ж ты так, – промолвил Калеб. – Может, вошел бы снова в разум.

– Нет. – Воин стащил шлем с жутковатой личиной гневного демона. – Он в Яме, и там ему лучше. Предки и те, кого он туда отправил, его простят.

Другой страж склонился над мертвецом, буркнул:

– Ниркаун, торговец раковинами и рыбой… Был крепким, но неуживчивым. Такие начинают убивать до срока.

Теперь все воины были без шлемов, и все глядели на Калеба.

Убивший Ниркауна сказал:

– Мы тебя видели, когда дрались с людьми Окатро. Вождь Лабат привез тебя в гнездо, и сегодня ты справился с безумцем. Может быть, сохранил кому-то жизнь… Никто не торопится в Яму.

Отступив на шаг, воины единым жестом поднесли к губам раскрытые ладони. Потом схватили убитого за ноги и потащили к морю.

Калеб бросил крюк у лавки кузнеца и поманил к себе Тоута.

– Пойдем, защитник. Сегодня ты достоин награды.

– За что? Я ведь, значит, ничем не помог…

– За верность. Ты ведь меня не покинул. – Он всмотрелся в лицо слуги. – Сколько ты прожил на свете? Сколько раз видел солнце?

– Двадцать шесть, – пробормотал Тоут. – Я не попаду в Пещеры. Слишком, значит, стар.

– И я не попаду, если это тебя утешит, – сказал Калеб. – Идем!

Когда они приблизились к вратам, ведущим на площадь, улица стала оживать. Тела убитых Ниркауном унесли, отмыли кровь с белых плит, распахнулись двери кабачков и лавок, снова послышался гул голосов. Будто ничего и не было, подумал Охотник, шагая под сводами арки.

Открылась площадь, охваченная кольцом здания о двух этажах и пустая, как поля Гендерсона после нашествия хищных тараканов. Она была очень велика – все население Парао Ульфи могло здесь поместиться, и место еще осталось бы. В самой середине этого огромного безлюдного пространства торчал каменный столб с навершием из какого-то металла – вероятно, бронзы. Первые солнечные лучи коснулись обелиска, и от него пролегла длинная тень.

– Столб, – промолвил Калеб, озирая площадь. – Зачем он здесь?

– Для счета, – отозвался слуга.

– Какого счета?

Тоут запустил пятерню в свою гриву, поскреб затылок.