Лора не отзывалась, держа одну свою руку на моем плече, а другую на затылке, и, лишь когда я был побежден окончательно, оказавшись ни с чем снаружи, она прижала меня к себе изо всех сил, но лишь потому, что знала…

— Завтра пойдем играть в крокет, — сказал я ей.

Она подняла на меня растерянный взгляд, и я почувствовал наконец, что момент настал и что понадобится лишь много любви и чуточку храбрости.

На следующий день я ушел от нее очень рано и пустился бродить по набережным, чтобы успокоить свое нетерпение. В девять часов сел в такси и велел отвезти себя в Сите Мальзерб. Там никого не было, и мне пришлось ждать за стойкой какого-то бистро на углу улицы Фрошо. Около четверти одиннадцатого я увидел, как сначала пришла Лили, затем две девушки. Я дал им десять минут и поднялся.

Она открыла мне сама. Еще без пуделька, прижатого к груди. Утром не так нуждаются в привязанности. Она не поздоровалась со мной, не открыла полностью дверь, не пригласила войти.

— Ты мне нужна, Лили Марлен.

У нее был взгляд, как из небьющегося стекла.

— Знаю.

Я вскинул голову:

— Откуда?

— На картах выпало, вчера вечером. Червонный король та. валет пик… И дама треф посредине.

— И что это значит?

— Что старая бандерша всегда кому-то нужна.

— Ты несправедлива.

— К Лили Марлен никогда не приходят просто по дружбе.

Я почувствовал, как что-то шевелится у моих ног. Она наклонилась, подняла пуделька и стала его гладить. Строго смотрела на меня.

— Ты единственный мужчина, которого я когда-либо уважала, — сказала она. — Но ты плохо постарел. Остался молодым. Мужчины всегда плохо стареют, когда остаются молодыми… Я не могу принять тебя здесь.

— Это важно…

— Не здесь. Буду ждать тебя дома, через два часа. Тем временем позвоню, чтобы меня подменили. Вот адрес.

Она написала.

— Не надо, чтобы тебя здесь видели. Одного раза достаточно.

Я взял такси. Подождал два часа в кафе, чувствуя себя, словно во времена подполья. Я хочу сказать этим, что не испытывал никакого колебания, никакого сомнения, все было решено и ясно: я знал, что ничего другого не остается.

Был полдень, когда я покинул наконец кафе и вошел в дом на авеню Клебер. На двери табличка: г-жа Льюис Стоун. Она вышла замуж за какого-то американского солдата в сорок пятом.

Дверь открылась раньше, чем я позвонил. Должно быть, она поджидала меня у окна.

— Тут прислуга. Входи.

На полке стояла уменьшенная модель автомобиля «испано суиза», а на стенах висели фотографии довоенных кинозвезд. Старый граммофон, афиша Иветты Жильбер и портрет Жана Габена в форме легионера. Грезы тридцатых…

Лицо Лили Марлен умело многое скрывать, а шторы были опущены. Может, я ошибся, заметив там какой-то насмешливый отсвет, а может, она и в самом деле считала, что я не уберегся от низости. Она села в одно из тех кресел с жесткой спинкой, назначение которых — прямота.

— Ну, говори. На тебя тяжело смотреть.

— Мне надо избавиться от одного человека.

Рука, гладившая белую шерсть пуделька, на миг задержалась, затем возобновила свое движение взад-вперед.

— Я объясню…

— Меня это не интересует. Раз об этом просишь ты…

— Это прошу я, Лили Марлен.

Она не спускала с меня глаз.

— Только я хочу быть уверена, что это исходит от тебя, а не от кого-то другого.