Но отказать себе в маленькой мести он всё же не смог: солдаты улюлюканьем и насмешками проводили баннерета до торгового тракта, недвусмысленно намекнув, что при попытке вернуться или, не дай Бог, убить кого-нибудь из них, с радостью перережут им глотки.

Кое-кто из людей Леменора воспринял это как личное оскорбление и метнул нож в гущу ухмылявшихся солдат графа. И тут же упал с болтом во лбу. И не он один — люди Норинстана умели держать своё слово.

— Назад, назад! — сдерживая пыл друга, скомандовал барон Фарден.

— Зачем Вы скомандовали отступление? — с укором спросил баннерет, когда они оказались в безопасном месте.

— Затем, что нас некому было бы похоронить. Я не хочу платить по чужим счетам. И мои люди тоже.

Глава XXXI

Вдоль просёлочной дороги раскинулась небольшая деревушка, где квартировались солдаты, предпочитавшие проводить свободное время (его у них было много) в соседнем кабачке. Осней не особо жаловал выпивку, во всяком случае никогда не пьянствовал без причины, поэтому даже в это промозглое утро его не было в харчевне — кувшин эля был отложен до обеда.

— Знаете, баннерет, я всерьёз подумываю о том, что ошибся в Вас, — поджав губы, говорил граф. — Я напрасно рекомендовал Вас.

— Почему? — удивлённо переспросил Артур.

— Вы запятнали своё имя. Вы знаете, о чём я, — о той сомнительной истории с графом Норинстаном. Знаете, чего нам этого стоило? Наши ряды раскололись, многие ропщут о лживых наветах и, между прочим, требуют от меня суда над Вами.

— С какой стати? — подбоченился Леменор. — Я чист перед Богом.

— А перед своей честью? Вы не приняли вызова, Вы дали повод обвинить себя во лжи. Признаюсь, я считаю Норинстана невиновным.

— Но я-то знаю, что он предатель! — усмехнулся баннерет.

— Вы уверены, что слышали его голос? Ошибиться ночью несложно.

Леменор покачал головой:

— Я абсолютно уверен. Он был там и говорил с валлийцами.

— И что?

— Они наши враги. И они говорили об убийстве.

— Вы чего-то не расслышали…

— Адово пламя, я слышал его так же, как сейчас слышу Вас! Они собирались перерезать нас, как овец!

— Он не мог. Он щепетилен в вопросах чести и предан короне.

— Но еще больше он предан своим корням. У кого прогнивший корень, тот, рано или поздно, предаст. Предательство живет в нем с рождения.

— Перестаньте, баннерет!

— Поймите, милорд, он наполовину валлиец, валлиец по отцу, а его народ издавна нас ненавидит. Они всегда наносят удар в спину, вспомните Ллевелина и Давида! Признайтесь, милорд, стали бы Вы помогать тем, кто убивает Ваших родных? Эти чёртовы холмы для него Родина, они, а не наши равнины!

— Барон де Фарден говорил, что недавно Вы снова видели графа…

— Да, видел. Негодяй издевался надо мной.

— А Вы?

— Что я? Я ничего не мог поделать.

— Не могли? Опять? — нахмурился Осней. — Почему?

— У него было больше людей, — смущённо пробормотал баннерет.

— Но у Вас был меч.

Леменор молчал. Позор, какой позор! Сегодня же об этом будут говорить все.

— Значит, я действительно ошибся, — сухо заметил Сомерсет; в его взгляде мелькнуло презрение.