Рядом с ней о чем-то толкуют ее братья. Громко распоряжается старый граф Фуа. Ворчит ее отец, Бернарт де Коминж. Немногословно, вполголоса, переговариваются между собой и со старым графом четверо его гостей.

    Ничего этого Петронилла не видит и не слышит. Только бы не помешали. Только бы не спугнули… Отгородившись от всех толстой стеной тумана, лелеет и баюкает в себе то единственное мгновение, когда ощутила сухой жар поцелуя, который, как тавро, горит на лбу.

    Старик Фуа прогневан так, что каждая веснушка на его лице раскалилась и светится.

    Склонившись к нему, молвил что-то один из гостей – тот, что казался старше остальных. Хотя лицо у него не старое, только складки у рта резче и тени темнее.

    Уже тише, спокойнее сказал старый граф, чтобы сыновья и племянники шли умыться и другой раз являлись к трапезе чистыми.

    Братья вышли, уводя с собой Петрониллу – безмолвную, оглушенную.

    Только на дворе она очнулась, будто от толчка, когда солнечный свет хлынул на нее со всех сторон. Поморгала, огляделась. Нашла своего брата Рожьера.

    – Что это с тобой? – спросил он.

    – Не знаю… – И вдруг выпалила: – Брат, я не хочу выходить замуж!

    Тут засмеялись все трое. Рожьер схватил сестру и легко поднял ее на руки.

    – Ну и не выходи! – утешил он Петрониллу. – Будешь старой девой. С вот такими сухими отвисшими сиськами. – И показал, какими.

    Петронилла заревела.

    Рожьер поставил ее на землю, щелкнул по макушке.

    – Дурочка. – И закричал на весь двор: – Паскьель!..

    И вот на заднем дворе вылито несколько ведер воды, чтобы смыть кровь и перья. Понс, обливаясь потом, наполняет бочку.

    Бесцеремонно ухватив графскую дочь за косы, матушка Паскьель окунает ее лицом в воду и трет шершавой лапищей, так что Петронилла едва не захлебывается насмерть. Девочка мычит и стонет, обильно пускает пузыри и, наконец, матушка Паскьель позволяет ей вынырнуть. Глаза Петрониллы широко распахнуты, рот разинут, она шумно переводит дыхание: ах! ах! ах! Щеки раскраснелись, с волос течет вода.

    – Ну вот, – говорит матушка Паскьель, – теперь вы и вправду благородная девушка, а не сорванец…

    Чисто умытая, обсохшая на солнышке, Петронилла просит Паскьель помочь ей и починить порванное собакой блио. Матушке Паскьель некогда, она отсылает девочку к Понсу: тот хоть и прост, хоть и неотесан, но обучен многому. Пусть Понс поможет.

    Понса Петронилла находит в трапезной. Тот занят: по графскому повелению снимает со стены большое деревянное распятие. Понс стоит на лавке и ковыряется в каменной стене ножом. Деревянный Иисус сонно смотрит куда-то мимо Понса.

    – Ой, Понс! – говорит Петронилла. – Что ты такое делаешь?

    Понс пыхтит и не отвечает.

    – Ой, ой! – говорит Петронилла. Она пристраивается у Понса за спиной и задирает голову. – Ты что же, хочешь снять Иисуса со стены?

    Тут распятие падает в объятия Понса, так что тот едва не валится со скамьи прямо на Петрониллу.

    Понс ревет:

    – Уйди!.. Зашибу!..

    Но девочка не уходит. Ей любопытно и все тут.

    – Понс! – говорит она настырно. – Понс! Это кто, это дядя велел тебе снять Иисуса, да?

    Одной рукой Понс держится за стену, другой обхватывает деревянного Иисуса поперек втянутого живота.