В тот же момент от резкой боли под ложечкой у меня перехватило дыхание, и я скрючилась. Но прежде чем я успела упасть, он обхватил меня и потащил к дверце машины. Помню, как скрючившись, задыхаясь, я лежала на переднем сидении машины, помню звук захлопываемого багажника и удаляющиеся шаги Филиппа. Что было потом, не помню.

Много позже я очнулась. Кругом тихо. Я в машине одна. Мне удалось придвинуться к рулю. Я жадно ловила ртом ночной воздух, я плакала. Мои очки оказались в ногах на коврике. Когда я их надела, я увидела, что часы на щитке показывают час ночи. Одергивая на коленях платье, я увидела бумажку, которую Филипп извлек из халата мертвеца.

Я включила свет.

Это была телефонограмма, принятая, судя по бланку, аэродромом Орли. Она была адресована некоему Морису Кобу, пассажиру «Эр Франс», рейс 405. Принята десятого июля в 18 часов 55 минут. Я не сразу высчитала, что это было в пятницу, двое с половиной суток тому назад, но, когда я это поняла, все, что происходило со мной в течение последних двух дней, всплыло в моей памяти как сплетение ужасов в кошмарном сне.

Острым почерком на бланке было написано: «Не уезжай. Если ты не сжалишься надо мной, я поеду за тобой в Вильнев. Я в таком отчаянии, что мне уже все равно».

И подпись: «Дани».

В графе «отправитель» был указан мой телефон в Париже.

Дорога, освещенная луной, без конца петляла над морем. Это все, что я помню. Не знаю, как я доехала до гостиницы «Белла Виста». Не знаю даже, понимала ли я, что возвращаюсь туда. Было холодно. Я мерзла. Кажется, я даже не вполне осознавала, что нахожусь на юге. Скорее, я была на дороге в Шалон, я только что рассталась с доктором, который наложил мне на руку лубок, с владельцем станции обслуживания, с жандармом на мотоцикле. Сейчас я встречусь с Филиппом на набережной Соны, но теперь уже все будет иначе.

И еще я думала о своем белом костюме. «Нужно забрать его, обязательно!» — эта мысль не покидала меня. Я ехала и думала об этом оставленном в гостиничном номере костюме как о чем-то таком, что поможет мне вернуть утраченное равновесие: костюм — это то, что принадлежало мне до пятницы, десятого июля, и, обретя его, я вновь обрету себя.

В Касси, в районе пристани, кое-где еще горели огни, из открытого бара доносились звуки электрической гитары, несколько молодых людей стали бесноваться перед моей машиной, и мне пришлось остановиться. Один из них перегнулся через дверцу и, дыша на меня табаком и вином, поцеловал прямо в губы. Потом я проехала вдоль пляжа с белой галькой и, наконец, увидела мавританские башни гостиницы. Сквозь листья пальмы дрожала круглая, полная луна.

Ночной дежурный в белой униформе с золотыми галунами дал мне ключ от моего номера. Кажется, он что-то говорил о лошадях, о том, какая выиграла скачки, и я отвечала ему вполне естественным голосом. Только заперев на ключ дверь своей комнаты, я снова разрыдалась. Слезы из моих глаз текли ручьем, и я не могла их остановить, словно это были не мои слезы. Я взяла с кровати жакет от костюма и крепко прижала его к своей груди. От него исходил запах духов, моих духов, которыми я душусь уже много лет, запах моего тела, но это не ободрило меня, скорее наоборот.

Я разделась и, расстелив костюм в изножье кровати, легла в постель, держа телефонограмму в правой руке. Прежде чем погасить свет, я перечитала ее несколько раз. Некоторое время спустя я снова зажгла ночник и опять прочла ее.

Я не знала никакого Мориса Коба.