Миссис Абигайль Слопер (вдова, сухощавая и долговязая, лицо, формой напоминающее ложку, а цветом – зеленый сыр; прислуга и кухарка покойного доктора Иеронимуса Куинси) изводилась, когда доктор, назло ей, говорил на древнееврейском. Матушка считала слова доктора колдовским заклятием, я же понимала, что он всего лишь жестоко насмехается над ее невежеством, но не могла отучить его от этого обыкновения. Бывая напугана, матушка разговаривала сама с собой; держала двух кошек (белых с голубизной) – Соломона Гранди (четырех лет от роду и Синешерстку (десяти лет), а еще телку Полли‑Топотушку (одного года). В 1675 году матушка закопала синий горшочек с шиллингами под кустом красной смородины в саду доктора Куинси однако после кончины доктора дом спешно продали, и с тех пор она терзалась мыслью, как же заполучить свои денежки обратно.

– Добрый вечер, дражайшая матушка – поздоровалась я – Идите в дом и отведайте моего угощенья.

Матушка не отвечала. Она вглядывалась в сад, а сама все скатывала и раскатывала фартук.

– Ах! – вздохнула матушка, – наконец (разглядывая бук, словно обращалась к дереву). – А дочка‑то моя совсем от рук отбилась!

– Вовсе нет, возразила я – что вы такое говорите! Поведайте, что гнетёт вас, дражайшая матушка.

Однако она не ответила, а принялась расхаживать по саду, жалуясь кустам шиповника, что девочка её выросла неблагодарной. Взывая к молоденьким апельсиновым деревцам, матушка сетовала, что дочь её не любит свою мать.

– Ах, матушка! – воскликнула я. – Зачем вы заставляете меня ссориться с вами? Отчего не желаете сказать, что случилось?

Матушка закрыла лицо фартуком и жалобно зарыдала, затем внезапно отняла фартук от лица.

– Будь что будет! – воскликнула она (очевидно, обращаясь к каменному богу Юпитеру, который взирал на нее с изрядным презрением). – Помнишь ли ты тот день, когда старый доктор преставился, а я испекла пять пирогов, которые дочь моя съела до последней корочки?

– Ах, матушка! – воскликнула я. – И не надоест же вам браниться? Дались вам эти засохшие пироги!

– Нет уж, – отвечала она Юпитеру (словно статуя ей возражала). – Где это видано? Целых пять пирогов! Вот я и рассердилась, потому и сказала крошке Соломону Гранди и старушке Синешерстке (матушка имела в виду своих котов), так вот, я и сказала им, а дочка‑то моя съела сегодня аж пять пирогов! Целых пять! Тут я подняла глаза и увидала этого красавчика сэра Джона Соурестона. Он был верхом на своей любимой лошадке – сладкий, точно маслице! А сэр Джон возьми, да и на Гиблом холме спроси меня: «О чем это вы толкуете, миссис Слопер?» Мне ли было не знать, что сэр Джон Соурестон положил глаз на мою дочку и что он высматривает ее сквозь заросли бузины? Что же мне было делать, признаваться, что дочка моя съела целых пять пирогов? Вот я и придумала сказать, будто дочка сегодня напряла пять мотков пряжи…

– Нет! – вскричала я. – Матушка, не может быть! Неужто вы солгали сэру Джону?

– То‑то и оно, что солгала, – продолжила она. – И дочери моей от этого вышло только благо. Ибо сэр Джон Соурестон выпучил свои глазища, словно плошки с шоколадом, и молвил «Всемогущие звезды! Никогда о таком не слыхал! Миссис Слопер, в воскресенье я женюсь на вашей дочери».

«Вот так дела, – отвечала я, – и что ж теперь, дочка моя сможет вкушать любые яства, наряжаться в лучшие платья и беседовать с кем пожелает?»

«Так и есть, – отвечал он, – но в конце первого года нашего супружества она должна будет целый месяц каждый день прясть по пять мотков пряжи.