Через тридцать шагов он мог уже различить одинокую фигуру, сидевшую на бревне лицом к дымному пламени. Громоздкую, широкоплечую. И Эндест улыбнулся, узнавая.

Над костром висели на шампурах две форели. Угли украшал чайник с закопченным боком. На плоском камне, что был краем «очага», грелись две оловянных чашки. Сидевший на бревне полководец Каладан Бруд не спеша обернулся и указал Эндесту на второе бревно. Широкое, до странности звероподобное лицо скривилось в ухмылке. — Среди гостей, которые могли бы придти ко мне на огонек, тебя не воображал. Прости, старый друг. Много времени потребовалось тебе для спуска в долину, но я тебя вовсе не корю. Только не взыщи, если рыба перекоптилась.

— Укоры остались далеко — далеко, Каладан, и пусть там и остаются. Ты пробудил аппетит — хочу пить, есть, но сильней всего хочу теплой компании.

— Так садись поудобнее.

— Значит, ты действительно распустил армию после осады, — сказал Эндест Силанн, обходя костер и усаживаясь. — Так говорили. Но, разумеется, не мой владыка.

— Видишь, я теперь командую армией мокрых камней, — сказал полководец. — Да, она оказалась гораздо послушнее прежней. Наконец-то могу высыпаться ночами. Хотя обхитрить в битве форель оказалось настоящим вызовом. Вот, клади рыбку на тарелку и ешь — только костей остерегайся, — закончил он, беря вторую рыбину себе.

— Один, здесь? Каладан Бруд, я гадаю, не скрываешься ли ты.

— Возможно и так, Эндест Силан. Увы, я плохо умею скрываться.

— Это точно. — Некоторое время они молчали. Форель действительно оказалась сухой, но Эндест не жаловался — все равно изумительно вкусно.

Если Аномандер Рейк был тайной в саване тьмы, то Каладана Бруда можно было назвать тайной в плаще гениальности. Скупой на слова, он умел заставить любого гостя чувствовать себя нужным и желанным. Он умел это делать, когда необходимость командовать не давила на плечи, подобно проклятой горе. Эта ночь, как отлично понимал Эндест, стала даром, даром совершенно неожиданным, а потому вдвойне дорогим.

Когда они покончили с едой, ночь вступила в свои права за пределами света от костра. Речной поток стал голосом, присутствием. Вода струится, равнодушная к взлетам и падениям солнца, к явлениям укутанной луны и неспешному хороводу звезд. Звук достигал его, словно песня без слов, и все попытки уяснить ее смысл оставались тщетными — нельзя удержать в ладони ни воду, ни звук. Поток бесконечен и неизмерим; не бывает ни абсолютного покоя, ни полной тишины.

— Зачем ты здесь? — спросил наконец Эндест.

— Хотелось бы мне суметь ответить, старый друг. Видит Бёрн, желание облегчить бремя почти побороло мою волю.

— Ты считаешь, Каладан, что я не знаю, что именно нас ждет.

— Нет, я так не считаю. В конце концов, ты предпринял паломничество к этой реке — а среди Тисте Анди здешние места славятся загадочной привлекательностью. Но ты спрашиваешь, зачем и здесь я… значит, знания твои неполны. Эндест Силан, я не могу рассказать больше. Не могу тебе помочь.

Старый Анди отвернулся, поглядев в темноту, в сторону поющей реки. Итак, сюда приходили и другие. Некий инстинкт тянет их, да, к призраку Дорсан Рил. Он принялся гадать, ощущали ли они такое же разочарование, когда глядели в темные (но недостаточно черные) воды. Это не прежняя закваска. Все изменилось, в том числе и они сами. — Я больше не верю, — проговорил он, — в прощение.

— Как насчет восстановления?

Вопрос поразил его, выбил дыхание из груди. Река текла, издавая звуки десяти тысяч голосов, крики заполнили голову, ворвались в самое сердце. В животе разлился холод.