Зарывайтесь пятками в землю, но это не поможет. Мы должны повернуться к настоящему. Ибо все следует понять, ибо каждая грань должна хоть единожды сверкнуть на солнце. Недавно округлый человек просил прощения. Сейчас он просит доверия. Рука его верна, хотя и дрожит. Доверьтесь.

Бард сидит напротив историка. За ближайшим столиком «К’рул-бара» Дымка следит за Сцилларой, а та пускает змейки дыма из трубки. В этом взгляде сквозит нечто жадное, но то и дело в глазах отражается борьба — женщина думает о другой женщине, той, что лежит наверху в коме. Да, она думает о ней. Дымка взяла за обычай спать подле кровати Хватки, она делает все, чтобы пробудить уснувшие чувства возлюбленной. Но все напрасно. Душа Хватки потеряна, бродит далеко от холодной, вялой плоти.

Дымка уже ненавидит себя, ибо ощутила: ее собственная душа готовится уйти на поиск новой жизни, нового тела, которое можно исследовать и ласкать, новых губ, прижатых к ее губам.

Но это же глупо. Приязнь Сциллары носит случайный характер. Эта женщина предпочитает мужские ласки, даже грубые. И, сказать по правде, сама Дымка не раз уже раскладывала подобный пасьянс. Так почему пробудилась похоть? Почему она так дика, так алчна?

Потеря, милочка. Потеря похожа на стрекало, на бич, подгоняющий нас к поискам объятий, экстаза, сладкой сдачи в плен, даже к заманчивому саморазрушению. Срезанный стебель с бутоном отдает все силы посмертному цветению, славному самораскрытию. «Цветок бросает вызов», как говорит старинная поэма Тисте Анди. Жизнь бежит от смерти. Она не может сдержать себя. «Жизнь бежит», как говорит эпиграф к сочинению круглого человека, посвященного поэтической краткости.

Скользните в разум Дымки, уютно расположившись за веками, и смотрите ее глазами. Если посмеете.

Или попробуйте Дергунчика, разложившего на стойке бара семь арбалетов, двенадцать упаковок с болтами к ним (всего сто двадцать штук), шесть коротких мечей, три метательных топора фаларийской работы, широкий меч из Генабариса, оттуда же щит, две местных рапиры с причудливыми гардами — они так затейливо сплелись, что отставной сержант все утро провел за попытками их разъединить, причем безуспешными попытками. Да, еще небольшой ранец с тремя жульками. Теперь он решает, что взять с собой.

Но ведь предстоящая им миссия должна носить мирный характер, так что разумнее будет взять обычный свой меч в «ленте миролюбия». Все как всегда. Однако же там, снаружи, ассасины, мечтающие надеть голову Дергунчика на острие кинжала, так что… обычное ведение дел может оказаться самоубийственной ошибкой. Поэтому он решает надеть по меньшей мере два коротких меча, набросить на левое плечо пару арбалетов, взять генабарийский меч в правую руку и сдвоенные рапиры в левую, на каждое бедро прицепить по колчану, к поясу привязать жулек, а топор взять в зубы… нет, это смешно, он себе челюсть сломает. Может, лучше еще один меч, но тогда он может язык порезать, как только попытается что-то сказать, а ведь ясно, что что-то когда-то сказать придется, так?

А если повесить ножны для всех шести коротких мечей на пояс, получится юбка из мечей, что вовсе не так уж плохо. Но тогда где будут жульки? Один удар «яблоком» рукояти, и он взлетает в облаке оторванных усов и ломаного оружия. И арбалеты… ему нужно будет зарядить все, но не позволить случайно сработать ни одному крючку, если не желает в ближайшей стычке прошпиговать друзей.

А если…

Что если? Может, вернемся к Дымке? Плоть к плоти, тяжесть полных грудей в ладонях, колено толкается в сжатые бедра, пот, смешение ароматических масел, нежные губы стараются соединиться, язычок танцует, жадный до…

— Я не смогу надеть всё!

Сциллара подняла голову: — Неужто, Дергун? Разве Дымка не сказала тебе уже звон назад?

— Кто? Что? Откуда ей знать?

На эту непроизвольную насмешку Дымка ответила лишь поднятием бровей и подмигиванием Сцилларе.