Сциллара улыбнулась в ответ — и снова впилась в трубку.

Дымка глянула на барда. — Мы уже в безопасности, сам знаешь, — сказала она Дергунчику.

Выпучив глаза, тот недоверчиво уставился на нее: — Ты веришь слову треклятого менестреля? Откуда ему знать?

— Ты вот спрашиваешь, откуда кому знать, хотя не слушаешь объяснений, откуда кто и что знает.

— Как?

— Извини, вряд ли я это повторю, не оконфузившись. Контракт отозван. Так сказал Рыбак.

Дергунчик помотал головой. — Рыбак так сказал! — Узловатый палец уставился в барда. — Он не Рыбак — не тот знаменитый, то есть. Украл имя! Будь он знаменитым, так тут не сидел бы! Знаменитые вот так тут не сидят.

— Неужели? — отозвался бард, называющий себя Рыбаком. — А что мы должны делать, Дергунчик?

— Знаменитые люди делают знаменитые дела, цельное время. Все так и знают!

— Контракт был погашен. Но если ты хочешь выйти снаряженным для одиночного штурма Отродья Луны, имеешь полное право.

— Веревка! Мне нужна веревка? Дайте подумать! — Чтобы помочь процессу, Дергунчик принялся расхаживать и шевелить усами.

Дымке хотелось стянуть башмак и просунуть пальцы ноги между бедер Сциллары. Нет, ей хотелось залезть туда полностью. Застолбить место. Она встала, помедлила — и с раздраженным шипением села у столика барда. Устремила на него яростный взор. Бард ответил поднятой бровью.

— Рыбаку приписывают больше песен, чем всем остальным, вместе взятым.

Мужчина пожал плечами.

— Некоторым больше ста лет.

— Я был гением еще в колыбели.

— А сейчас?

Дюкер сказал: — Поэт бессмертен.

Дымка повернулась к нему. — Это какое-то универсальное, идеологическое заявление, Историк? Или ты имел в виду человека, сидящего рядом с тобой?

Дергунчик вдруг ругнулся и сказал: — Не нужна мне веревка! И как она вообще в голову влезла? Давайте выходить — я возьму короткий меч и жулек, и любой, подошедший слишком близко или подозрительный на вид, получит жулек на завтрак!

— Мы остаемся, — сказал Дюкер. Дымка колебалась. — С бардом. Я присмотрю за Хваткой.

— Ладно. Спасибо.

Дымка, Дергунчик и Сциллира вышли.

Путь вел их из района Имений в Даруджийский вдоль стены Третьего Круга. Город уже проснулся, местами уже кишели толпы. Вечная машинерия жизни: голоса, запахи, желания и нужды, голод и жажда, смех и раздражение, тоска и веселье; солнце падает на все, до чего дотянется, тени прячутся куда смогут.

То тут, то там перед тремя иноземцами возникали препятствия. Однажды это была застрявшая в узком переулке телега — лошадь погибла и лежит задрав ноги, половина семейства оказалась под перевернутой повозкой. Куча бедняков суетилась около обрушившегося здания, воруя кирпичи и балки, а если кого-то завалило — что ж, это никого не интересует.

Сциллара шествовала как женщина, рожденная для всеобщего восхищения. И да, люди ее замечали. В других обстоятельствах Дымка — тоже женщина — сердилась бы, но ведь она сделала карьеру при помощи таланта незаметности. К тому же она и себя числила в рядах тех, что восхищаются.

— Дружелюбные люди в этом Даруджистане, — сказала Сциллара, когда они наконец обогнули стену и вышли в юго-западный угол района.

— Они улыбаются, — заметила Дымка, — потому что хотели бы покататься с тобой. Ты явно не замечаешь жен и так далее. А у них такие лица, будто кислого наелись.

— Может, и вправду наелись?

— О да, точно. Проглотили истину, что мужики всегда остаются мужиками.

Дергунчик фыркнул: — А кем еще нам быть? Твоя проблема, Дым, в том, что ты видишь слишком много, хотя его там и нету.