— Не хочу. Поймешь и так, а твои ответы мне сейчас не нужны. Мне говорить медленно?

Его ладонь качнулась из стороны в сторону, давая понять, что говорить можно со средней скоростью.

Вита быстро и сухо изложила ему свою теорию — ту самую, которую когда-то рассказывала Схимнику, сидя рядом с ним на кровати в зеленодольской квартире и еще не предполагая, что этот странный, так пугающий ее человек скоро станет самым дорогим на свете. Внимательно наблюдая за ее губами, Литератор кивал — согласно и с все большим удивлением, а под конец в его глазах, даже в тусклом и невыразительном, появилось одобрение и некое удовольствие, словно у преподавателя, выслушивающего ответ способного студента.

Потом она заговорила о другом.

Это получилось как-то само собой, и Вита не знала, что конкретно подтолкнуло ее. Времени было мало, и она изо всех сил старалась, чтобы за лаконичными фразами вставали живые люди, которые прежде были для Литератора лишь набором букв, из которых состояли их имена и фамилии; чтобы он почти по настоящему ощутил запах клубничной жвачки, которую так любил Женька, и увидел его хитрые и умные глаза, услышал гнусавое пение Черного Санитара и шуточки Мэдмэкса, узнал, как ловко окручивала покупателей Анна и как Артефакт и Мачук препирались на технические темы, как дарила самой себе цветы финансистка Валентина, как лепетал глупости очаровательный ребенок Светочка-Сметанчик, как надменно бродила среди разгоряченной толпы Элина в черной маске, как играл на гитаре Костя, покрытый шрамами, точно ветеран, и как она сама любила охотничьи колбаски и все время прыгала через ступеньки… Было очень важно, чтобы существо, смотревшее на нее из своей изуродованной оболочки, взглянуло в глаза тем, кому писало свои, пропитанные ненавистью, письма. Она говорила, и через комнату проскальзывали картины — яркие, живые, с запахами, звуками, ощущениями — и те, которые Вите доводилось видеть, и те, о которых она только слышала… Бесстрастное лицо Андрея, отступающего в дверной проем, и страшный звук захлопывающейся за ним двери. Надменная и насмешливая черноволосая красавица, изящно выходящая из открытой дверцы «фантома». Постаревшие глаза Славы, сидящего в кресле, как кукла. Теплый песок пляжа, на котором они с Андреем встречали рассвет. Схимник, скрежещущий зубами и рычащий, словно зверь, попавший в очередной капкан кошмарного сна. Золотой крестик склонившегося Яна, медленно раскачивающийся из стороны в сторону, холодный и внимательный взгляд за тонкими стеклами изящных очков. Наташа, стоящая под сенью старых платанов и молча смотрящая на полоску асфальта — то с ужасом, то с восхищением. «Восьмерка», боком несущаяся на огромные сосны. Танец под прицелом десятков глаз. Светочка Матейко, лежащая на диване под простыней, — мокрая, холодная, искалеченная, с застывшей безумной улыбкой. Карина Конвиссар, постукивающая лакированными ногтями по столешнице. Собственное тело, вновь и вновь превращающееся в огонь. Наташа, бросающаяся под машину, и снова Наташа, сидящая на балконе с бокалом пива в руке и с тихой улыбкой говорящая о море. Рисунки, от которых хочется спрятаться. Человеческое тело, отлетающее от бампера «Нивы». Нож, торчащий в запястье промелькнувшей за окном руки. Рыжеусый человек, идущий через гараж, и топающий рядом с ним здоровенный английский бульдог. Тьма, обретающая руки и хватающая за горло. Залитая холодным светом и кровью «Пандора», застывшие лица, подергивающиеся подошвы ботинок бьющегося в агонии Фомина, побелевшие пальцы Женьки, сжимающие глубоко вонзившийся в грудь кинжальный осколок витрины. Окровавленные «гладиаторы», сшибающие мечи под дружный рев зрителей. Снег, засыпающий мертвые глаза Аристарха Кужавского.