Он разворачивает перед собой экран видеала и выводит на него плоскую картинку в серой гамме.

— Вы знаете, кто этот человек? — спрашивает он спокойно.

Меня только что окатили громадным ушатом ледяной воды. Или крутого кипятка, никакой разницы.

С экрана на меня уставилось лицо в рыжей щетине. Впалые щеки, глаза почти безумные за пыльным забралом шлема. Незнакомец из лабиринта. «Ты кто такая? Патруль или спасатель?»

— Нет… не знаю.

— Это Аксель Скре, — сообщает он как ни в чем не бывало. — Тот самый. Во плоти, в натуральную величину и даже с прежними неадекватными реакциями. К слову, не постаревший ни на год, хотя и слегка помятый.

— От… откуда это?

— Вы должны были знать, — усмехается он. — Хотя от стресса и не такое вылетает из головы… Ваш скафандр, как ему и полагается, оснащен регистратором. У нас есть полная запись ваших блужданий по мтавинскому лабиринту.

— Тогда вы могли…

— Да, хижину вашу мы тоже видели. Похоже, вы действительно находитесь с этим миром в особых отношениях… Собственно говоря, есть все основания для возобновления миссии на Мтавинамуарви, но в ином статусе. Теперь она будет спасательной. Вам будет предложено выступить в качестве эксперта или научного консультанта, на ваше усмотрение. Как вы намерены исполнять свои функции — дистанционно или на месте… и намерены ли участвовать в миссии… решать вам, барышня.

Болевой порог

Она все равно не улетела бы без меня.

И неважно, что было тому причиной. Правила позволяли Джильде сделать это. Но тогда коллеги, все эти безбашенные дружки из «Трех Планетоидов» никогда не приняли бы ее в свой крут. На нее смотрели бы как на драйвера, который бросил на мертвой и опасной планете своего пассажира. Возможно, она думала и об этом. Если бы так оно и было… что это меняет? Это как-то способно оправдать меня в собственных глазах? Или я смогу выдумать еще какую-нибудь гадость про мою славную Джил, чтобы утихла наконец эта боль — выматывающая, выворачивающая наизнанку мою душу? Ведь я-то знаю точно: она осталась и ждала меня под градом небесных камней потому, что любила меня и хотела защитить.

Ленартович, должно быть, решил, будто его замшелых канцелярских периодов достаточно, чтобы вернуть мне душевный покой. Будто бы новые вести окажутся мне интересны и вернут вкус к жизни. Оставил кристаллик с копией моих подземных блужданий в рассуждении, что едва только за ним затворится дверь, я кинусь смотреть и пересматривать… А еще вернее, ничего такого он не думал, а пришел и равнодушно, с трудом скрывая неприязнь, сообщил мне все, что ему поручили сообщить. Исполнил свой служебный долг.

Что ж, по крайней мере, я знаю, что я дура, но не сумасшедшая. И они в своем Корпусе это знают. И понимают при этом, что никакой я им не эксперт, толку от меня никакого, что таких экспертов в любом математическом кружке косяк и маленькая рыбка, и если им нужен кто-то разбирающийся в метаморфных топограммах, то чокнутая социопатка пригодна для этого в самую последнюю очередь.

Ну вот, снова стемнело. Как рано в этих широтах наступает ночь!.. Снова мне лежать одной на слишком просторной для моего хилого тельца постели и ждать, пока бессвязные, болезненные мысли сменятся прерывистым лоскутным забытьем. Можно нажраться транквилизаторов — так и эдак во мне скопилось разной медицинской химии столько, что хватило бы вылечить от чумы добрый средневековый городок с окрестными деревушками. Это ничего не изменит. Вместо полагающихся дельфинов в бирюзовых волнах мне будут сниться кошмары, о которых я не забуду, когда проснусь. А если просто лежать и таращить распухшие гляделки в потолок, то однажды мысли станут настолько мучительными, что прикончат меня.