|
Я загнана в угол. Остается вздыхать и всхлипывать в ожидании слез, которые подступают к горлу, к глазам, душат и разрывают меня изнутри и никак, никак не могут прорваться наружу. Джил, тебе нужно было улететь… Какого черта ты так поступила со мной? Ты мне никто, не сестра и не мать, мы даже подругами близкими не были… у меня никогда не было подруг… и друзей, в общем, тоже, одни любовники… Проклятье! Наверное, ты и была единственной моей подругой… почему ты мне об этом не сказала?! Что ты там думала обо мне, когда возилась со мной, болтала о всяких девичьих пустяках за столиком галактического кафе в Бригантисе, учила тому, к чему у меня не было способностей ни на йоту? Я берегла бы тебя как самого близкого человека, как сестру, которой у меня никогда не было и не будет, как драгоценность, я не позволила бы себе оказаться такой хладнокровной стервой, ни за что не втянула бы тебя в свой подлый план, не бросила бы тебя одну под метеорным дождем… ты-то меня не бросила!..
Все это ложь. Самое ужасное, самое мерзкое, что даже знай я, что Джильда считает меня своей подругой, все равно я поступила бы точно так же. С какой вдруг стати мне вести себя иначе? Все равно я убила бы ее своим подлым, безмерным, первобытным эгоизмом. И вот ее нет, а я есть. Откуда во мне это чувство необратимости, эта пустота от потери? Однажды в жизни я потеряла решительно все, но тогда я еще не умела ничего ценить. А когда научилась, потерь, собственно, и не случалось. Пока я не потеряла Джильду. Я никогда ее не увижу. Все, что я там нашла, все, что увидела, не стоит ее жизни. Вообще ничто в мире не стоит ни единой человеческой жизни. Я судорожно пытаюсь починить крепостную стену, за которой пряталась все эти годы. Не потому, что мне нравилось за ней отсиживаться… всего лишь пытаюсь спастись. А волны все равно накатывают и перехлестывают. Где же эти чертовы слезы?! Доктор Йорстин был прав: слезы действительно приносят облегчение. Хотя бы на время. Но пока их нет, боль делается невыносимой. Мне уже предлагали искусственно подавить очаг воспоминаний. Говорят, это совсем не сложно. И я снова стану прежней. Злобной, ядовитой социопаткой. А когда со мной заведут разговор о Джильде, я буду с идиотской растерянностью улыбаться и спрашивать: «Джильда? Кто это такая? Мы были знакомы?.» Стоило бы согласиться. Такая операция не сделала бы меня хуже, чем я есть. Иногда я жалею, что не родилась мужчиной. Можно было бы оборвать земные связи и уйти в добровольное изгнание, в плоддеры. Запредельно тяжелая и опасная работа не способна исправить допущенные ошибки, но неплохо лечит душевные раны. Во всяком случае, так говорят те, кто уходил в плоддеры и вернулся спустя самому себе отпущенный срок. Если вернулся… Но женщин в плоддеры не берут. Дискриминация, с которой ничего нельзя поделать. Отбрасываю покрывало с зайцами и босиком, в одной пижаме выхожу на террасу. Окунаюсь с головой в холодную российскую ночь. Как же темно! И на небе ни единой звездочки. И внизу сплошь непроглядная чернота, только из окон нижних этажей с трудом пробивается тусклый свет. Двадцать с лишним этажей свободного полета. Господи, как же мне больно! Это и есть обещанный болевой порог? Не хочу… нет сил выносить такую боль. Кажется, я нашла непротиворечивое решение своей жизненной теоремы. Туда, вниз, во мрак и необратимость. Несколько секунд невесомости — и никакой боли. С трудом перебрасываю правую ногу через парапет. Голой пяткой ощущаю пустоту. Это не пустота — это свобода. Но что за нелепая архитектура… как неудобно тут все устроено…
Болевой порог (окончание)
— Это неправильно, — слышу я совсем рядом. Все происходит так внезапно, что моя ответная реплика вырывается против воли: — Что из всего? Так ответила бы прежняя Антония, погруженная в свои мелкие злые мыслишки, если бы кто-то вздумал усомниться в ее правоте. |
