На этот раз он не был ласков: вжал ее в стену, грубо задрал юбки, взял быстро, больно, не церемонясь, и выставил за дверь:

  Больше не приходи.

Зина была только рада, стрелой полетев по коридорам, и, добежав до узкой винтовой лестницы, согнулась пополам, стараясь не кашлять. Впрочем, боги на этот раз смилостивились и кашель быстро отпустил. Она осторожно, боясь вызвать новый приступ, выпрямилась, и тут то и заметила у ступеньки маленькую статуэтку Анэйлы на шелковом шнурке...

Ей бы жениха. Который бы любил. Ей бы вернуться в деревню, пойти к знахарке и упасть на колени, моля о помощи... Ей бы прощения...

"Анэйла, дай мне суженного. Пожалуйста. Такого, как ученик повара... я уж больше не отпущу, не предам, никому кроме него не дамся. Жизнью своей клянусь... никогда. Пожалуйста!"   молила она, прижимая к груди статуэтку.

Дрожащими пальцами Зина связала концы разорванной нити. Амулет, мелькнув в блеске свечей, скрылся в складках холщовой рубахи.

Сегодня Арман ненавидел свою работу. Он великолепно замечал изумленно настороженные взгляды собственного отряда и старался держаться как можно естественнее, но удавалось ему плохо. Хариб, не отходивший от архана ни на шаг, то и дело подавал ему тайком успокаивающие зелья. Некоторое время они действовали, оглушая, но чуть позднее вновь поднималась к горлу горькая волна, и Арману казалось, что он задыхался. И тогда хотелось послать всех подальше, бросить этот проклятый отряд, его глупые проблемы, и скрыться в своих покоях.

Боги, что он тут делает! У него брат умер!

Нар вновь коснулся руки архана, посмотрел сочувственно, и шепнут на ухо, показывая на закатывающееся за острые башенки храма солнце:

  Еще немного.

Арман вдохнул через сжатые зубы холодный, влажный от тумана воздух. Нар прав   с заходом солнца истекут и последние мгновения дежурства, наконец то. Арман чувствовал, что смертельно устал притворяться, устал тушить в себе горечь и боль.

Его брат умер, а он должен ходить по замку, как ни в чем не бывало, выслушивать доклады, вникать в чужие проблемы... а Рэми... больше нет.

  Старшой!   позвал кто то.

Арман резко обернулся. Судя по встревоженному лицу Дэйла, чуют в отряде неладное. И лезть к нему, Арману, лишний раз бояться. Но лезут, значит, дело серьезное.

  Там...   начал коренастый, крепко сбитый дозорный.   Там служанка. Странное с ней что то. Всегда тихой была, спокойной, а тут как взбесилась. На людей бросается. И глаза у нее... шальные! Ее повара скрутили и в кладовке заперли. Кляп в рот вставили, а то орала по страшному. Посмотрел бы ты...

  Посмотрю,   бесцветно согласился Арман.

Смотреть было не на что. Когда кладовку открыли, оказалось, что служанка лежит в луже крови, уставившись широко открытыми глазами в деревянный, потемневший от времени потолок.

  Мне сказали, что она связана,   холодно отметил Арман, осторожно обойдя лужу крови и нагнувшись к девушке.

Худющая, как и большинство служанок, с натруженными, потрескавшимися руками. На красиво очерченных губах   кровавая пена.

  Она сама!   лепетал повар.   И как выбралась? С веревок то? Старшой, смилуйтесь, сама она!

Арман приспустил щиты и почувствовал страх повара, неприкрытый, как и у любого рожанина, щитами. Даже не перед старшим или дозорным страх, а перед непонятной, оттого особо страшной смертью.

  Вижу, что сама!   быстро ответил Арман.

Видел, но не верил. Умершая, хоть и была неказистой, а на шее у нее висела статуэтка Анэйлы. Значит, любви у богини просила. Верила. Так с чего бы это? Чтобы служанка сама себе вены перегрызла? Как животное, охваченное... бешенством.

Арман вытер выступивший на лбу пот. За свою жизнь он видел немало мертвых тел, но это почему то ужасало и настораживало.