|
То ли сам он был славным парнем, то ли слишком велико было обаяние Валерия Павловича и ребятам казалось, что любая ирония в адрес чкаловских привычек может показаться неуважением или хотя бы тенью неуважения к великому летчику. Словом, Костины штучки терпели. И терпели довольно долго.
Но вот наш герой, выруливая на безобидном У-2 со стоянки, по причинам совершенно необъяснимым зацепил крылом за противопожарный ящик с песком и изуродовал консоль. И тогда доморощенному «Чкалову» пришлось худо! Теперь ему припомнили все: и походку, и прическу, и «катающееся, округлое „о“» а-ля Валерий Павлович. Его дразнили долго, беспощадно, порою жестоко. Правда, и в этом надо отдать справедливость нашим ребятам, никто и ни разу не упрекнул его за поломанную консоль — это несчастье. Над несчастьем не потешаются. А вот претензии на исключительность подвергли тотальному осмеянию. Вспоминаю давнее. И никак не укладывается в сознании, что тот Костя и седеющий Константин Александрович В. — генерал-лейтенант авиации, герой и командующий ВВС округа — одно лицо.
14 — Читал, в журнале «Америка» заметка была, называлась «Летчик поневоле»? — Не читал. А про что? — Ну, летели трое на частном самолете. А пилоту в воздухе плохо стало. Один из пассажиров взял управление, сообщил положение на аэродром. И зашел на посадку… — Надо же, не растерялся! И сел? — И сел. Конечно, ему с земли подсказывали. Но все равно здорово. Тем более что раньше-то он никогда даже и не пробовал летать. — Сильна машина! Если пассажир сам сесть может, это, я тебе скажу, самолет! — А летчик умер. В полете. Сердце. Старый был. Кажется, шестьдесят пять. — Хорошая смерть. — Еще бы. Разговаривая так, пилоты медленно подвигаются вместе с очередью к буфетной стойке. Берут кефир, берут огурцы, берут сыр, берут плюшки. Наскоро закусывают и расходятся по машинам. У ребят вылет. Очередной, обычный вылет, точно такой же, какой был и вчера и позавчера, такой, что будет и завтра, и послезавтра, и еще много-много раз. Попутного им ветра! Чистых посадок!
15 — Здорово! — Привет! — Скажи, ты в Т. садился? — Садился. — Ну и как? — Паршиво. — А точнее? — Полоса сама по себе ничего. Подход — дрянь. Лучше всего с курсом в двести семьдесят три градуса снижаться. Разворот над пересечением шоссейки и канала сделаешь. И смотри: как желтый бугор проскочишь, он весь-весь щербатый какой-то — там, видно, строили что-то и бросили, — сразу газы затягивай и на край огородов прицеливайся. Покажется, рановато газ убрал, но это потому, что огороды кривые. Сначала близко смотрятся, а потом как бы проваливаются. Левее колодец увидишь. А справа — сенные сараи. Если высотенка десять метров тут будет, значит точно. Сядешь, тормози осторожно. Полоса битая. После дождя лужи стоят. Опасные лужи. Развернуть может. Ну и всё. В остальном нормально. — Спасибо! — На здоровье. — Витьку не видел? — Не видел. — Ну пока! — Счастливо! Через пять минут по радио раздается: «Граждане пассажиры, вылетающие на Т., просьба пройти на посадку…»
16 Он был странный, этот Раймонд Ивасев. Имя странное. И сам длинный, худощавый, какой-то отсутствующий. В школе его звали Дон-Кихотом. Он любил смотреть на садящиеся самолеты и повторять, как заклинание: «Fliegen heist landen». |
