|
Нет, командиры кораблей не возмущены и не спорят: возмущаться и спорить бесполезно — запрет так запрет. Они просто ждут. Может быть, обстановка изменится, и тогда, чуточку поднажав, можно будет первым схватить «добро» на вылет. А пока они толкутся около стола диспетчера, прислушиваются к радиоразговорам, оценивают ситуацию. У каждого наготове полетный лист.
Над аэродромом солнце. Над аэродромом белесое, словно слинявшее небо, безветрие и духота. Даже трудно вообразить, что где-то рядом, всего в каких-нибудь ста пятидесяти километрах от точки вылета сатанеют грозы. Но в динамике диспетчерской рации то и дело раздаются сухие шорохи, треск и будто бы всплески — верное свидетельство недалекой электрической бури. Входит еще один командир корабля. У него озабоченное лицо. У него усталые, покрасневшие глаза. Он идет прямо к столу диспетчера. — Дронов. Командир ЛИ-2. У меня срочный груз на Веселое… — Запрет всем бортам, товарищ Дронов… — У меня полная машина однодневных инкубаторских цыплят… — Люди ждут, товарищ Дронов… — Люди могут перекусить в буфете. Цыплята орут — они голодные. Машина раскалилась… Экипаж замучился. — Я понимаю, но запрет всем бортам… — Соедините меня с начальником управления. — Это бесполезно, товарищ Дронов. — Соедините меня с начальником управления. Диспетчер пожимает плечами. Все притихли. Дронов берет телефонную трубку. — Докладывает командир ЛИ-2 пилот первого класса Дронов… — и дальше в коротких, требовательных выражениях он повторяет все, что уже известно читателю. Пауза. У Дронова сосредоточенное лицо. Усталые глаза смотрят мимо диспетчера, не моргая, не щурясь. Наконец: — Слушаюсь, товарищ начальник управления… Есть… Под личную ответственность… Есть… Вернусь… — первая улыбка. — Конечно, на рожон не полезу: у меня же дети, товарищ начальник. Дронов протягивает полетный лист диспетчеру. И, получив «добро», быстро уходит к машине. Кто-то говорит ему вслед: — Как же, этот вернется! Дожидайтесь! — Срочный груз у него. Цыплята… — А что? Не довезет, и вправду ведь передохнут…
20 — Мне доложили, товарищ Савченко, что вчера во время выполнения спецзадания в совхозе «Южный» у вас на борту находился посторонний. Это так? — Не совсем, Александр Иванович. Мальчишку я действительно прокатил… — Так что ж «не совсем»? — Мальчишка целый месяц вертелся у нас на площадке. Горючее закачивал, машину драил, механику помогал, прямо из кожи вон лез. Хороший парнишка. В летчики собирается… — Вы меня удивляете, Савченко. Пусть ваш мальчишка золотым будет, но это же нарушение, и притом грубое. Мы не детский сад, не кружок авиамоделистов, не клуб любителей летного дела. У нас свои задачи, свои обязанности и свои правила. Это вы понимаете? — Понимаю, Александр Иванович. Но вы мальчишку не видели. Вот ручаюсь, если б только вы на него глянули, сами бы разрешили. Вихрастый, глазищи — во! Нос — кнопка. Ну, лет ему тринадцать, а все-все знает: и части самолета, и в устройстве движка разбирается. Такой дотошный. И работал ведь не день, не три, а целый месяц! Я и решил его премировать. Может быть, этот полет всю его жизнь определит… — Романтикой занимаетесь. И еще базу подвести хотите. Не солидно и глупо. Полагал ограничиться замечанием, но боюсь, что замечания вам мало будет. — За что ж замечание, Александр Иванович? План мы выполняем, в сроки укладываемся, летных нарушений у экипажа не было. |
