– Лучше бы я послушался маму и поступил в колледж, – сказал Энгель. – Лучше бы я жил честно и получал синяки и шишки от злой судьбы. Я добился богатства, влияния, уважения в своей общине, но что толку? Что толку, если я вынужден возиться со всякими тварями вроде этого мазохиста? Что толку, если по ночам я вынужден осквернять могилы, бить людей лопатой, ездить на допотопных колымагах, сорок раз кряду терять дорогу в Бруклине и водить дружбу со всякими вилли менчиками? Да лучше бы я работал молочником. У них хоть профсоюз есть.

Продолжая ворчать, Энгель вылез из машины и с омерзением изрек:

– А‑а‑а‑а‑г‑г‑г‑г‑х‑х‑х‑х...

До сих пор в понятие «правая рука Ника Ровито» он вкладывал вполне определенный смысл: непыльная и приятная работенка. Телефонные звонки, ведение записей о деловых встречах, второстепенные решения. Такие обязанности обычно исполняют сынки рекламных агентов в конторах своих папочек. И вот теперь, спустя четыре года, он сделал открытие: оказывается, время от времени приходится грабить могилы, колотить людей лопатами и блукать в Бруклине на древних развалюхах с педалями сцепления. Оказывается, его работа может быть и унизительной, и даже грязной.

Размышляя об этом, Энгель обошел машину и открыл дверцу. Вилли вывалился наружу, крепко приложившись головой к какому‑то камню.

– Может, хватит уже? спросил Энгель. – Эдак недолго иммунитет выработать, а у меня кроме лопаты ничего нет.

Вилли замычал и перевернулся, голова его при этом оказалась под машиной. Почуяв беду, Энгель быстро схватил Вилли за щиколотку и успел вытащить его из‑под днища кузова в самое последнее мгновение перед столкновением головы с металлом. Вилли сел, впервые за весь вечер избежав увечья, поморщился и сказал:

– Парень, у меня голова трещит.

– Ты пьян, в этом все дело, – ответил Энгель.

– А сам‑то ты трезвый, что ли?

– Конечно. Я всегда трезвый. – Тут Энгель малость приврал, но с учетом состояния Вилли это преувеличение почти не грешило против истины.

– Вот чем ты мне не нравишься, Энгель, – сказал Вилли.Тем, что корчишь из себя святошу.

– Вставай, пошли, мы уже на кладбище. Но Вилли продолжал сидеть на месте. Он еще не закончил свою речь.

– Ты – единственный человек в мире, готовый среди ночи идти грабить могилу на трезвую голову. Ты, небось, и в день победы над Японией глотку не промочил. Такой уж ты человек, блин!

. – Я такой человек, который не сидит на земле и не злопыхательствует, если Ник Ровито велит ему разорить могилу. Вилли поднял голову и нагловато прищурился. Но потом наглость сменилась испугом и растерянностью, и он сказал:

– Ладно, Энгель, не обижайся, я же во хмелю. Извини, от души прошу. От всего сердца. От сердца от всего...

– Пошли, займемся делом.

Вилли вздохнул, источая вокруг себя сивушный перегар.

– Ну вот с‑с‑сегда так... Стоит поддать, и начинаю трепать лишнее. Когда‑нибудь точно пострадаю за язык свой длинный, попомни мои слова. Вот попомни.

– Вставай, Вилли, пошли.

– Только ты за мной приглядывай, ладно?

– Конечно.

Энгель помог Вилли подняться. Пьяный привалился к борту машины и заявил:

– Ты – мой кореш, вот ты кто.

– Конечно, – Энгель открыл дверцу и достал из «бардачка» фонарик.

– Кореш, – повторил Вилли. – Мы с тобой с‑с‑сегда дружили, с самого первого дня, верно, а? И в достатке, и в бедности, и в з‑з‑зной и в с‑с‑стужу. С самого училища.

– Я его не посещал.

– Ч° мелешь, ты?! Мы были неразлучны! Нераз‑з‑злучны были!

– Не ори.