— «Уверенным» нельзя быть никогда и ни в чём, — говорю я, а сам вижу по Катрине, что грозу пронесло и худшее позади. Она продолжает улыбаться, чуточку асимметрично.

— Что она столько времени делает в ванной? — шепчу я с ужасом.

— Дуется.

И Катрине заходится смехом.

— Или того хуже, — предполагаю я. — Твоя мама страдает засороманией. Я забыл, как это называется точно, но я о таком читал. Они запираются в чужой ванной и спускают в толчок бумагу, полотенца, всякую мелочёвку, пока он не забьётся. Потом как ни в чём не бывало выходят, только что раскрасневшиеся.

Катрине ржёт:

— Всё ты врёшь! Они хоть пукают?

— Не знаю. Возможно. Женщина, о которой я читал, устроилась горничной в гостиницу и забила туалеты в ста с чем-то номерах.

— Так вот чем ты болеешь! — ухахатывается Катрине. — Признавайся!

— Насколько я знаю, это исключительно женская мания, — отвечаю я всё так же тихо.

— То же самое выдумывали об анорексии, — напоминает Катрине.

Мы слышим звук открываемой двери ванной, потом звук спускаемой воды.

— Журчит как будто не забит, — говорю я.

Дело в том, что система канализации — ровесница дома и настолько примитивна, что, когда в квартире тихо, мы слышим, как соседские испражнения, если формат крупный, слетают по трубе и плюхаются в отстойник. Унылый звук.

Мама неожиданно появляется в гостиной. Она напудрилась, как я вижу. И улыбается улыбкой старшей сестры приёмного покоя.

— У вас премилая ванная, — произносит она.

— Тебе показалось? — спрашиваю я. — А она не слишком... голая?

— Ничего страшного. Камень очень красивый.

— Сланец.

— Вряд ли из IKEA, — не забывает она вставить.

— Конечно нет. По-моему, с точки зрения ванной IKEA ничем не примечательна.

— Что ты с ним сделала? — интересуется мама у Катрине, устраиваясь, как будто ничего не было. — Может, кто-нибудь из вас смилостивится налить мне ещё чашечку вашего изумительного кофе?

Я беру это на себя. Извольте.

Для успеха заведения одного интерьера мало. Никто не знает этого лучше, чем я. Но возможность произвести первое впечатление даётся нам лишь однажды, и упускать её неразумно. Поэтому на открытии «Y2K» я занимаю место в партере: сижу на углу бара и наблюдаю за всеми входящими.

Конечно, сегодняшние гости—не те, кто в реальности будет обживать бар. Приглашены в основном друзья и знакомые владельцев и инвесторов, что в последнем случае сильно сдвигает возрастную планку вверх. Кроме того, полно профессиональных тусовщиков всех мастей, начиная от хозяев баров, пришедших оценить конкурента, до журналистов светских новостей. Многочисленный и громогласный десант из глянцевой еженедельной афиши «День&Ночь». С редактором мы знакомы, он подходит с поздравлениями. Для остальных я аноним. Как и для вездесущих свадебных генералов: модного писателя, двух третей женского трио, подписавшего контракт с заморской студией (обе охают и ахают, замечаю я), олимпийского серебряного призёра в чём-то заковыристом и ведущего вечерних новостей. Все при полном параде. О, вот и Аня, редактор журнала об интерьере «Тенденции». Она передвигается под ручку с итальянским фотографом, имя которого я забыл, и, похоже, чуть навеселе. От алкоголя цвет её лица имеет обыкновение сдвигаться на несколько тонов по цветовой шкале в сторону красного. Она направляется прямиком ко мне и чмокает меня в щёку. В этом кругу так принято. Остаётся только учиться с этим жить.

— Вот ты где, греешься в лучах, — подкалывает она меня.

— Я должен видеть, как публика реагирует, — шепчу я ей в ухо.

— Охи-ахи, сам видишь.