|
Он толкнул тяжелую железную дверь, оттуда дохнуло холодом и жутким, тяжелым смрадом. Щелкнул выключатель, под потолком зажегся стеклянный матовый шар. - Вон наши героини, в сторонке, - показал доктор одеревеневшему Фандорину. Первое впечатление было совсем не страшное: картина Энгра "Турецкая баня". Сплошной ком голых женских тел, плавные линии, ленивая неподвижность. Только пар не горячий, а морозный, и все одалиски почему-то лежат. Потом в глаза полезли детали: длинные багровые разрезы, синие пятна, слипшиеся волосы. Эксперт похлопал одну, похожую на русалку, по голубой щеке: - Недурна, а? Из дома терпимости. Чахотка. Тут вообще насильственная смерть только одна: вон той, грудастой, голову пробили камнем. Две - самоубийство. Три - переохлаждение, замерзли спьяну. Гребут всех, кого ни попадя. Заставь дурака Богу молиться. Да мне что - мое дело маленькое. Прокукарекал, а там хоть не рассветай. Эраст Петрович наклонился над одной, худенькой, с россыпью веснушек на плечах и груди. Откинул со страдальчески искаженного, остроносого лица длинные рыжие волосы. Вместо правого уха у покойницы была вишневого цвета дырка. - Эт-то еще что за вольности? - удивился Захаров и глянул на привязанную к ноге трупа табличку. - Марфа Сечкина, 16 лет. А, помню. Самоотравление фосфорными спичками. Поступила вчера днем. Однако при обоих ушах была, отлично помню. Куда ж у ней правое-то подевалось? Коллежский советник достал из кармана пудреницу, молча раскрыл ее, сунул патологоанатому под нос. Тот взял ухо недрогнувшей рукой, приложил к вишневой дырке. - Оно! Это в каком же смысле? - Хотелось бы узнать от вас. - Фандорин приложил к лицу надушенный платок и, чувствуя подступающую дурноту, приказал. - Идемте, поговорим там. Вернулись в анатомический театр, который теперь, невзирая на разрезанный труп, показался Эрасту Петровичу почти уютным. - Т-три вопроса. Кто здесь был вчера вечером? Кому вы рассказывали про расследование и про мое в нем участие? Чей это почерк? Коллежский советник положил перед Захаровым обертку от "бандерори". Счел нужным добавить: - Я знаю, что писали не вы - ваш почерк мне известен. Однако, надеюсь, вы понимаете, что означает сия к-корреспонденция? Захаров побледнел, охота ерничать у него явно пропала. - Я жду ответа, Егор Виллемович. Вопросы п-повторить? Доктор помотал головой и покосился на Грумова, который с преувеличенным усердием тянул из зияющего живота что-то сизое. Захаров сглотнул - на жилистой шее дернулся кадык. - Вчера вечером за мной сюда заезжали товарищи по факультету. Отмечали годовщину... одного памятного события. Их было человек семь-восемь. Выпили тут спирту, по студенческой памяти... Про расследование, возможно, сболтнул - плохо помню. День был вчера тяжелый, устал, вот и развезло быстро... Он замолчал. - Третий вопрос, - напомнил Фандорин. - Чей почерк? И не лгите, что не узнаете. Почерк характерный. - Лгать не приучен! - огрызнулся Захаров. - И почерк я узнал. Только я вам не доносчик, а бывший московский студент. Выясняйте сами, без меня. Эраст Петрович неприязненно сказал: - Вы не только бывший студент, но еще и нынешний судебный врач, д-давший присягу. Или вы запамятовали, о каком расследовании идет речь? - И совсем тихим, лишенным выражения голосом, продолжил. - Я могу, конечно, устроить проверку почерка всех, кто с вами учился на факультете, только на это уйдут недели. Ваша корпоративная честь при этом не пострадает, но я позабочусь о том, чтобы вас отдали под суд и лишили права состоять на г-государственной службе. Вы, Захаров, меня не первый год знаете. Я слов на ветер не б-бросаю. Захаров дернулся, трубка заерзала влево-вправо вдоль щели рта. - Увольте, господин коллежский советник... Не могу. Мне после руки никто не подаст. Я не то что на государственной службе, вовсе по медицинской части работать не смогу. |
