|
Эраст Петрович был одет не без щегольства - в бежевый американский пиджак, лимонную с разводами жилетку, отличного покроя брюки с несминаемыми стрелками, однако же почувствовал себя среди этого черно-белого собрания каким-то ряженым. Хорош Захаров, мог бы предупредить, каким именно образом он намерен переодеться. Впрочем, приди Фандорин во фраке, затеряться среди гостей ему все равно бы не удалось, потому что было их немного - пожалуй, с дюжину. В основном господа приличного и даже благообразного вида, хоть и вовсе не старые - лет около тридцати или, может, немногим больше. Лица разгоряченные, раскрасневшиеся от вина, а у некоторых даже несколько ошалевшие - видно, что для них этакое веселье в диковину. В противоположном конце залы виднелись еще одни раззолоченные двери, затворенные. Из-за них доносился звон посуды и звуки спевки цыганского хора. По всему видно, там готовился банкет. Вновь прибывшие угодили в самый разгар речи, которую произносил лысоватый господин с брюшком и в золотом пенсне. - Зензинов, первым учеником был. Уже ординарный профессор, - шепнул Захаров, как показалось, с завистью. - ...Только и вспомнишь о былых проказах, что в эти памятные дни. Тогда, семь лет назад, тоже ведь на Страстную пришлось, как нынче. - Ординарный профессор отчего-то приумолк, горько тряхнул головой. - Как говорится, кто старое помянет - глаз вон, а кто забудет - тому оба. И еще говорится: все перемелется - мука будет. Мука и вышла. Постарели, обрюзгли, жирком заросли. Спасибо хоть Кузьма все такой же шелапут, и нас, скучных эскулапов, изредка бередит! Тут все засмеялись, загалдели, оборотясь к статному мужчине, что сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и пил вино из огромного кубка. Очевидно, это и был Кузьма Бурылин. Умное, желчное лицо татарского типа - широкое, скуластое, с упрямым подбородком. Волосы черные, коротко стрижены, торчат бобриком. - Кому мука, а кому мука, - громко сказал какой-то длинноволосый, с испитым лицом, непохожий на других. Он тоже был во фраке, только явно с чужого плеча, а вместо крахмальной рубашки на длинноволосом была несомненная манишка. - Ты-то, Зензинов, сухой из воды вылез. Как же, любимчик начальства. Другим меньше повезло. Томберг в белую горячку впал, Стенич, говорят, умом тронулся, Соцкий в арестантах сгнил. Он, покойник, мне в последнее время повсюду мерещится. Вот и вчера... - Томберг спился, Стенич свихнулся, Соцкий подох, а Захаров вместо хирурга полицейским трупорезом заделался, - бесцеремонно прервал говорившего хозяин, глядя, впрочем, не на Захарова, а на Эраста Петровича, и с особенным, недобрым вниманием. - Ты кого это привез, Егорка, английская твоя морда? Что-то не припомню этакого хлюста среди нашей медицийской братии. Эксперт, иуда, демонстративно отодвинулся от коллежского советника и как ни в чем не бывало объявил: - А это, господа, Эраст Петрович Фандорин, особа в некоторых кругах хорошо известная. Состоит при генерал-губернаторе для особо важных сыскных дел. Просил, чтоб я непременно привел его сюда. Отказать не мог - высокое начальство. В общем, прошу любить и жаловать. Корпоранты возмущенно загудели. Кто-то вскочил, кто-то язвительно захлопал. - Черт знает что! - Эти господа совсем распоясались! - А с виду не скажешь, что сыскной. Эти и прочие подобные замечания, несшиеся со всех сторон, заставили Эраста Петровича побледнеть и прищуриться. Дело принимало неприятный оборот. Фандорин пристально взглянул на коварного эксперта, но сказать ему ничего не успел - хозяин дома в два шага подлетел к незваному гостю и взял за плечи. Хватка у Кузьмы Саввича оказалась богатырская, не пошевельнешься. - А у меня дома одно начальство - Кузьма Бурылин, - рявкнул миллионщик. - Ко мне без приглашения не ходят, да еще сыскные. А уж кто пожаловал - впредь заречется. - Кузьма, помнишь у графа Толстого? - крикнул длинноволосый. - Как там квартального-то на медведе в речку спустили! Давай и этого франта прокатим! И Потапычу полезно, он у тебя какой-то снулый. |
