..
Эраст Петрович выпустил руку миллионщика, обернулся к нему лицом.
- Я получил вашу посылку. Должен ли я расценивать ее как п-признание?
Бурылин тер побелевшее запястье. На Фандорина смотрел с любопытством.
- Ну и силища у вас, господин коллежский советник. С виду не скажешь... Какое еще послание? И в чем признание?
- Вот видите, и чин мой вам известен, хотя Захаров давеча его не называл. Ухо отрезали вы, б-больше некому. И на врача учились, и у Захарова вчера с однокашниками побывали. То-то он уверен был, что уж кто-то, а вы непременно здесь сегодня будете. Почерк ваш?
Он предъявил фабриканту обертку от "бандерори".
Кузьма Саввич взглянул, ухмыльнулся.
- А чей же. Понравился, значит, мой гостинчик? Я велел, чтоб непременно к обеду доставили. Не поперхнулись бульоном-то, а? Поди, совещанию собрали, версий понастроили? Ну каюсь, люблю пошутить. Как у Егорки Захарова вчера со спирта язык-то развязался, я удумал штуку выкинуть. Слыхали про лондонского Джека Потрошителя? Он с тамошней полицией такой же фокус проделал. У Егорки там на столе дохлая девка лежала, рыжая такая. Взял незаметно скальпель, тихонько оттяпал ухо, в платочек обернул, да в карман. Уж больно кудряво он вас, господин Фандорин, расписывал: и такой вы, и этакий, и любой клубок размотать можете. А что, не соврал Захаров - вы субъект любопытный. Я любопытных люблю, сам из таковских. - В узких глазах миллионщика блеснул лукавый огонек. - Давайте так. Забудьте вы эту мою шутку - все равно она не задалась. А поедемте-ка с нами. Знатно покуролесим. Скажу по секрету, я препотешный кундштюк один выдумал для врачишек этих, моих стародавних знакомцев. У мадам Жоли уже все подготовлено. Завтра Москва животики надорвет, как узнает. Поедемте, право слово. Не пожалеете.
Тут хор вдруг оборвал медленную, тихую песню и грянул во всю мощь:
Кузя-Кузя-Кузя-Кузя,
Кузя-Кузя-Кузя-Кузя,
Кузя-Кузя-Кузя-Кузя,
Кузя, пей до дна!
Бурылин только глянул через плечо, и рев оборвался.
- За границей часто бываете? - невпопад спросил Фандорин.
- Это я здесь часто бываю. - Хозяин перемене темы, кажется, ничуть не удивился. - А за границей я живу. Мне без надобности тут штаны просиживать - у меня управляющие толковые, все без меня делают. В большом деле вроде моего надобно только одно: в людях разбираться. Если людей правильно подобрал, можешь после баклуши бить, дело само идет.
- В Англии д-давно были?
- В Лидсе часто бываю, в Шеффилде. Там у меня фабрики. В Лондоне на биржу заглядываю. Последний раз в декабре был. После в Париж, а к Крещенью в Москву вернулся. А зачем вам про Англию?
Эраст Петрович чуть смежил ресницы, чтоб пригасить блеск в глазах. Снял с рукава соринку, сказал с расстановкой:
- За глумление над телом девицы Сечкиной я помещаю вас под арест. Пока административный, но к утру б-будет и распоряжение прокурора. Залог ваш поверенный сможет внести не ранее завтрашнего полудня. Вы едете со мной, гости пусть отправляются по домам. Визит в бордель отменяется. Нечего добропорядочных врачей п-позорить. А вы, Бурылин, преотлично покуролесите и в арестантской.
***
В благодарность за спасенную девочку ночью мне был сон.
Снилось, что я пред Престолом Господним.
"Садись ошую, - сказал мне Отец Небесный. - Отдохни, ибо ты несешь людям радость и избавление, а это тяжкий труд. Неразумны они, чада мои. Взгляды их перевернуты, черное видится им белым, а белое черным; беда счастьем, а счастье бедой. Когда призываю Я из милости к Себе одного из них в младенчестве, прочие плачут и жалеют призванного вместо того, чтоб возрадоваться за него. Когда оставляю Я некоего из них жить до ста лет, до немочи телесной и угасания духовного, в наказание и назидание прочим, те не ужасаются страшной доле его, а завидуют. После смертоубийственного сражения радуются отвергнутые Мной, хоть бы даже и получили увечье, а тех, что пали, призванные Мной пред Лицо Мое, они жалеют и втайне даже презирают как неудачников. |