— Никаких сложностей?

— Нет! Все было замечательно! — выпалил я и постарался его успокоить: — Спасибо, папа!

Гарри вновь закрыл глаза и отвернулся. Я почти не слышал следующих шесть или семь вдохов-выдохов. А потом он пробормотал:

— Что я натворил… О Боже, что я натворил…

— Папа? — Он никогда так не говорил при мне раньше, не призывал Бога, не выглядел таким измученным и растерянным, и все это было настолько тревожно, что даже слегка рассеяло мою эйфорию.

Но отец только покачал головой, ничего не добавив.

— Папа?..

Он все качал головой, болезненно, с усилием… и лежал тихо и молча долго, очень долго, целую вечность. Наконец открыл глаза и посмотрел на меня; именно тогда я увидел ту ледяную мертвую синь, без всякой надежды, без света.

— Ты то, — проговорил он, — что я из тебя сделал.

— Да! — согласился я, хотел опять его поблагодарить, но он мне не дал.

— Ты не виноват. Это все я.

Тогда я не понял, о чем он, и начинаю понимать лишь теперь, через много-много лет. Мне до сих пор жаль, что я ничего больше не сказал и не сделал, что-нибудь совсем простое, чтобы помочь Гарри уйти в окончательную темноту без тревог; несколько аккуратно продуманных слов, чтобы развеять его сомнения и наполнить синие пустые глаза светом солнца.

Вместе с тем, спустя долгие годы, я понимаю, что таких слов не существует — ни на одном известном мне языке. Декстер — изначально и навсегда вещь в себе, и если Гарри это увидел на закате жизни и испытал последний натиск ужаса и вины… что ж, мне очень жаль, но что тут поделать? Умирая, мы все приходим к болезненному осознанию, и далеко не всегда к осознанию какой-то особой истины… нет, просто приближающийся конец заставляет людей думать, что им открывается некое великое прозрение.

Можете мне поверить — уж я-то знаю, как ведут себя перед смертью. Если бы мне вздумалось записывать все то странное, что я слышал от своих особых товарищей по играм, когда я помогал им преодолеть черту, — получилась бы очень интересная книга.

Да, мне было жаль Гарри. Но что я — юное, неловкое, начинающее чудовище — мог сказать, как облегчить ему уход?

И вот, спустя годы, я увидел тот же самый взгляд у сестры, и меня опять окатила печальная волна беспомощности.

Дебора отвернулась от нас и стала смотреть в окно, а я был способен только растерянно ухмыляться.

— Ради всего святого, — сказала сестра, не поворачивая головы. — Хватит на меня пялиться.

Чатски уселся на стул по ту сторону кровати.

— Она сейчас не в духе, — сообщил он.

— Иди в жопу, — без всякого выражения проговорила Дебс, чуть дернув головой в сторону Чатски.

— Послушай, Декстер знает, где искать того, кто тебя ранил.

Она лишь моргнула.

— Вот… и мы с ним могли бы его поймать… Хотели с тобой посоветоваться, — продолжал Чатски. — Как тебе?

— Как мне? — переспросила Дебора спокойно и горько, посмотрев на нас с такой болью во взгляде, что даже я почувствовал. — Ты правда хочешь знать, каково мне?

— Тише, все хорошо…

— Мне сказали, что я у них на операционном столе умерла, — перебила она. — Так вот, я до сих пор как будто мертвая! Я не знаю, кто я, и зачем, и почему, я просто… — По ее щеке скатилась слеза. Мне стало страшно. — Наверное, он вырезал из меня все самое важное! Я не знаю, вернется ли это все снова!

Дебора опять отвернулась к окну. Мне самому хотелось плакать, а ведь я не такой.