– Моя фамилия, – сказал Танненбаум, – в переводе с немецкого означает ель.

– Ельцин, значит? спросил Соболин.

– О! Борис Николаевич! Великий реформатор! Великий. Я перед ним преклоняюсь, – ответил Женя и продекламировал:

– О Tannenbaum! О Tannenbaum! Wie grun sind deine Blatter.

Сам же и перевел:

– О ель! Как зелены твои листья… то есть, конечно, иголки. Прекрасное, могучее дерево. Я, знаете ли, испытываю с ним некое родство. Чувствую его дремучую языческую лохматость.

– У вас не только родство, – сказала, разглядывая лысую танненбаумановскую голову, Аня, – у вас и внешнее сходство несомненное.

– Могучее дерево, могучее, – согласился Женя. – Устремленное ввысь.

Я подмигнул Лукошкиной и показал ей большой палец.

– Да, – продолжал Женя, – устремленное ввысь, как… э э…

– Фаллос, – сказал я.

Жизнерадостно заржали Повзло и Соболин. «Фи!» – скривилась Лукошкина.

– Как фа?… – изумленно спросил Танненбаум. – Странно… я хотел сказать: как ракета.

– И я тоже. Фаллос. Так штатники называют свою новую ракету носитель. На Венеру полетит. Фаллос – он всегда на Венеру.

– А а, – уважительно произнес Женя, – я не знал… Фаллос.

* * *

Бывшая комсомольская база отдыха находилась на большой поляне посреди соснового леса. Посредине стояло двухэтажное строение в форме буквы "Т", поодаль были разбросаны отдельные домики, стилизованные под швейцарские шале. Светились окна, на стоянке сбились в стаю несколько автомобилей разной национальности и цены: от моей любимой отечественной «Нивы» до навороченной «тойоты лэндкрузер».

– Уже собирается народ, – сказал, кивнув на машины, Танненбаум. – Коллеги журналисты… акулы, так сказать, пера.

Мы тут, конечно, не столица… провинция.

Но есть очень острые перья. Очень острые.

Как… э э…

Я уже собрался подсказать Танненбауму, на что похожи острые журналистские перья, но Лукошкина сделала мне страшную морду.

– …как шпаги, – закончил свою мысль Женя. Он – определенно – любил глубокие, небанальные метафоры. Острые, как… фаллос.

* * *

Нас с почетом разместили в шале. Однако наши коттеджи только снаружи были загранично буржуазными. А вот внутри они отражали ностальгию нынешних хозяев по своей комсомольской молодости.

В прихожей меня встретил плакат: «Привет участникам комсомольско молодежного слета!» В гостиной количество ностальгической атрибутики было вообще безмерным – на стенах висели шелковые и бархатные вымпелы: «Ударник X пятилетки», «Победитель соцсоревнования», «Лучшая комсомольско молодежная бригада». На телевизоре «Панасоник» стоял небольшой бюст поэта Маяковского, а на журнальном столике лежали номера журнала «Молодой коммунист». На прикроватной тумбе в спальне – томик речей Леонида Ильича Брежнева. Даже с трогательной закладкой… Да, с юморком бывшие комсомольцы оказались.

Но в целом номер был весьма комфортабельный, в холодильнике даже напитки нашлись. В ассортименте от «Столичной» до «Мартеля».

Я только успел осмотреться, разложить вещи и выкурить сигарету, как пришел Танненбаум и объявил, что пора на ужин.