Повзло старательно выполнял мое поручение и «язычески лохматый» бильярдный шар Танненбаума уже склонялся к Коле на плечо. Звучала музыка, перекрывая ее, из сауны летел женский визг. Визг был голым.

– Обнорский, – сказала, подходя ко мне, Аня. – Обнорский, пригласи меня танцевать.

Я пригласил, и мы пошли танцевать.

Как же это я раньше не обращал внимания, какие у нее глаза? Беда, а не глаза!

Музыка кончилась, но мы так и стояли посреди зала.

– Аня, – сказал я.

– Что?

– Анька, пойдем ко мне, – шепнул я.

– Нет, – сказала она.

– Почему? – спросил я.

– Потому что мы с тобой мало знакомы, – ответила она.

– Мы! С тобой! – изумился я. – Да мы с тобой вместе работаем уже сколько лет.

– И это повод для того, чтобы идти к тебе?

– Конечно, – уверенно сказал я. – Пойдем. У нас будет свидание.

– Свидание – это прежде всего романтика, – юридически точно сформулировала Лукошкина.

– Романтики будет столько, сколько у тебя никогда не было. Пойдем ко мне.

– Хорошо, – наконец сдалась Аня. – Встретимся через полтора часа у второго коттеджа.

* * *

В тот вечер и произошла первая кража.

Но до утра никто об этом не знал.

Я пошел в свое шале привести себя в порядок, прилег на кровать и представил, как все у нас будет… Вж ж жи икк «молнии» по спине платья, шелест ткани, скользящей по телу. Ломкий, призрачный свет луны в небе и бронзовый взгляд бюста В. В. Маяковского с телевизора…

За окном серебрился снег и долетали иногда голоса коллег журналистов. Семинар!

* * *

…В свое шале я вернулся – совершенно замерзший – только в пятом часу утра. Или, если хотите, ночи. Два часа я прождал Лукошкину у второго коттеджа, но она не пришла. Несколько раз я порывался пойти в ее домик и устроить скандал, но каждый раз останавливал себя.

Я заставил себя уйти с места назначенного, но почему то несостоявшегося свидания, только когда понял, что еще десять минут – и с обморожением всех конечностей меня доставят в местную больницу, где какой нибудь энский лекарь радостно приступит к ампутации…

Злой – нет, даже не злой, а совершенно обескураженный поведением Лукошкиной я дошел до своего коттеджа и удивленно обнаружил, что в моей комсомольско молодежной обители горел свет и был слышен голос. «Аня!» – подумал я и тихонько вошел.

Дверь из прихожей в гостиную была приоткрыта. Сквозь щель я разглядел Володю Соболина. Соболин расхаживал по ковру и что то бормотал себе под нос…

Интересно!

– И что же вы здесь делаете, господин репортер? – входя, спросил я строго.

Володя медленно обернулся, посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Губы его шевелились.

– Соболин! Ау! Очнись.

– А, Андрей! Ты не можешь себе представить, что это за женщина, – сказал Соболин. – Марсианка… Марсианка!

– Лукошкина? – со злостью спросил я.

– Какая Лукошкина? – не понял Соболин.

Я успокоился, поняв, что соболинская марсианка – это какая то другая особь женского пола.

– Ты что здесь делаешь, Вова? – спросил я уже спокойно.

– Тигрица! – сказал Вова.

Я сел в кресло, вытянул ноги и посмотрел на бронзового Маяковского. Владимир Владимирович скорбно опустил глаза.

– Так тигрица или марсианка? – продолжал я допрос Соболина.

– Марсианская тигрица, – ответил он.