– Почему вы навязываете нам какие то условия? – выкрикнул третий.

– Я не навязываю, я предлагаю. А условие простое: мы должны разделить ответственность, – сказал я и обвел взглядом зал.

На меня смотрели глаза: заинтересованные, насмешливые, удивленные, негодующие…

Виктория смотрела с ироничной улыбкой, и я вдруг подумал: «А если сорвется? Если я не прав и – сорвется?»

– Какую ответственность? – спросил бородач. – Объясните, Андрей.

– Охотно. Я знаю, коллеги, где лежат похищенные вещи. Точно знаю, наверняка. Но – коли воришка не захочет сам их вернуть – нам придется провести обыск.

Абсолютно незаконный обыск. Я, со своей стороны, гарантирую, что вещи окажутся именно там, где я скажу. Но нам, однако, придется проголосовать.

Проголосовали единогласно. Вот так.

* * *

Наш прощальный ужин продолжался.

Ко мне парами, группами или поодиночке подходили коллеги и задавали вопросы: а кто же все таки вор, Андрей?… Расскажите, как вы его вычислили?

Но чаще всего говорили: зачем вы загодя предупредили злодея? Он сумеет спрятать награбленное!

Я отвечал, что имя назову в полночь. Что обязательно расскажу, как мы его вычислили. Но – опять же – в полночь. Что же касается «предупреждения», то я надеюсь, что воришке хватит здравого смысла вернуть вещи, и тогда инцидент будет исчерпан…

Кто – то со мной соглашался, кто то нет.

Вечер продолжался, горячительные напитки текли рекой, и о моем заявлении вспоминать стали реже. Вот тогда то ко мне подошел Володя Соболин. Мы с ним выпили по рюмке, и Володя задал мне те же самые вопросы: кто? Как? Зачем я предупредил?

Я напустил туману, обещая раскрыть суть дела чуть позже, а на последний вопрос ответил:

– Это ловушка, Володя. Вор, конечно, захочет избавиться от краденого. Но сделает это ближе к полуночи, когда все будут основательно пьяны. А мы до полуночи ждать не будем. В двадцать три часа мы с Танненбаумом неожиданно и негласно произведем обыск. Просек?

– Просек, – серьезно ответил Володя и стал набиваться в помощники.

Я отказал. Я довольно язвительно и жестко ему отказал, и он пошел к Виктории… Честно сказать, мне было его очень жалко.

* * *

Из сумки вывалился диктофон и запел голосом Соболина: «Жаркий взгляд… Как опасен твой тигриный взгляд…» Щелкал затвор фотоаппарата, и пыталась отгородиться от него рукой марсианская тигрица… или, вернее, марсианская гиена.

На этом можно было бы поставить точку. Вполне можно было бы, но какая то незаконченная у нас получается история, усеченная, оборванная… не хватает какого то штришка, что ли?

Мы попрощались с Танненбаумом в зале аэропорта. Нормально попрощались, по дружески вполне.

– Ну вы, ребята, не обижайтесь, – сказал Женя.

– Брось ты, Женя, – ответил Повзло за всех. – Плюнь. Всякое бывает. Езжай себе домой со спокойной душой.

– Нет, – сказал Женя, – я сейчас не домой. Я сейчас в парикмахерскую к Львовичу заеду.

– Зачем вам, Женя, в парикмахерскую? – спросила Анька. – У вас с прической все в порядке.

– Это только на голове порядок, – отозвался Танненбаум и провел ладонью по бритому черепу. – А вот кулаки сильно заросли.

Он сжал и показал кулак, покрытый рыжеватыми волосками. Хороший у него кулак, вызывает уважение.

– …кулаки сильно заросли. Заеду к Львовичу – побрею.

И он весело засмеялся.

И только Володя Соболин стоял молча.

* * *

В самолете мы сидели с Лукошкиной рядом.