– Что ж, совершенно случайно – вы правы. Он и другой человек разговаривали как раз у поворота коридора, ведущего к внутреннему дворику. Не думаю, что этот болван рабочий что-то заметил. В любом случае Дональд вернулся меньше чем через пару минут. Нет никаких причин подозревать, что один из них замешан в убийстве.

– Значит, вы знаете, кто был тот, другой? – вкрадчиво спросил Фен.

Николас плотно сжал губы и процедил:

– Нет.

– А я думаю, что даже если вы и не знали этого в момент их разговора, Феллоуз сказал бы вам, когда вернулся.

– С какой стати?

– Это естественно. Разве что, – Фен помедлил, – он уже знал, что совершено убийство, и очень хотел его покрыть.

Николас побелел.

– Мне неизвестно, кто был тот другой, – медленно и настойчиво повторил он.

Фен, крякнув, поднялся с места.

– От вас не было никакого толку, – сказал он, – но, к счастью, это не важно. У меня предостаточно доказательств, чтобы кое-кого повесить – возможно, вы даже знаете, кого. Могу вас заверить, я хочу привести все факты в порядок и классифицировать их только для собственного удовлетворения, но, конечно, помощи с вашей стороны ждать не приходится. – Николас посмотрел в другой конец помещения на Дональда. – Да не беспокойтесь вы! – иронично добавил Фен. – Я дам вам достаточно времени, чтобы обсудить вашу версию происшедшего с Феллоузом, прежде чем задам ему вопросы. Дураки – слишком легкая добыча, чтобы не оказать им подобной любезности перед нападением. – Глаза Фена смотрели сурово.

– «Und das hat mit ihrem Singen die Lore-Ley getan», – с хриплым триумфальным выкриком заключил попугай и внезапно затих.

Фен опять обратился к Николасу.

– Расскажите мне, – попросил он, – о вашем понимании этической стороны убийства.

Некоторое время Николас молча смотрел на него.

– Охотно, – наконец вымолвил он. – Я считаю убийство неотвратимой необходимостью в том мире, в котором мы живем: гнусном, сентиментальном мире господства толпы, мире дешевых газетенок и еще более дешевых умишек, где каждый идиот имеет слово, где стерпят любую глупость, где вымирают искусства, а награда интеллекта – презрение, где каждый мелкий базарный торговец знает, как всем важно, что ему нравится и что он думает. Наша мораль и наша демократия научили нас с радостью терпеть дураков, и теперь мы страдаем от их переизбытка. Каждый мертвый дурак – это прогресс, и плевать на гуманность, добродетель, милосердие и христианскую терпимость.

Фен кивнул.

– Узнаю истинного фашиста, – сказал он. – Джулиус Вэндер в «Профессоре» вам бы очень понравился. Факты, приведенные вами, хотя и несколько преувеличены, но, пожалуй, верны, а вот вывод, по счастью, ложен. Что вам не помешало бы, – благосклонно произнес он, – так это капелька начального образования. Думаю, вы и сами оцените его преимущества!

Она предложила ему сигарету со словами:

– Ну, что? Опять про убийство?

Фен кивнул:

– Отчасти. По правде говоря, единственное, что мне нужно, – уточнить насчет кольца.

– А, это… Догадываюсь, что это ставит меня в первый ряд подозреваемых. Как и то, что у меня были мотивы. Как и то, что у меня нет алиби, – сказала она, выпуская две тающие струйки дыма из узких крупных ноздрей.

– Нет алиби?

– Я весь прошлый вечер читала в своей комнате. В полиции пришли к блестящему умозаключению, что я могла выскользнуть и вернуться обратно в любое время, никем не замеченная.