|
- А ну вас с вашими герцогами! - Вот так так! Да ты знаешь толк лишь в медицине, - право, ты огорчаешь меня. - Я ненавижу этих людей. Хоть бы произошла революция и навсегда освободила нас от них! - Итак, дражайший мой Робеспьер, вооруженный ланцетом, ты не пойдешь завтра к дяде? - Пойду, - ответил Бьяншон. - Для тебя я готов в огонь и в воду... - Дорогой мой, ты меня растрогал, я ведь обещал, что маркиза д'Эспара возьмут под опеку! Послушай, у меня навертываются слезы благодарности, как в былые дни. - Но не ручаюсь, - продолжал Орас, - что Жан-Жюль Попино пойдет вам навстречу. Ты его еще не знаешь. Во всяком случае я притащу его послезавтра к твоей маркизе - пускай обольстит, если может. Но сомневаюсь. Его не соблазнят ни трюфели, ни пулярки, ни птицы высокого полета; его не устрашит гильотина; пусть король пообещает ему пэрство, господь бог посулит место в раю и доходы с чистилища - никакие силы не заставят его переложить соломинку с одной чаши весов на другую. Это судья неподкупный, как сама смерть. Друзья дошли до министерства иностранных дел, на углу бульвара Капуцинок. - Вот ты и дома, - смеясь, сказал Бьяншон и указал на особняк министра. - А вот и моя карета, - прибавил он, указывая на наемный экипаж. - Таково наше будущее. - Ты счастливо проживешь в тихих заводях, - сказал Растиньяк, - а я буду бороться с бурями в открытом море, пока, потерпев кораблекрушение, не попрошу приюта в твоем затоне, дорогой друг. - До субботы, - сказал Бьяншон. - До субботы! - ответил Растиньяк. - Так ты уговоришь Попино? - Да, я сделаю все, что позволит мне совесть. Кто знает, не скрывается ли за этим требованием опеки какая-нибудь “драморама”, как говаривали мы в наши счастливые тяжелые дни. "Бедняга Бьяншон! Так он всю жизнь и останется просто порядочным человеком”, - подумал Растиньяк, глядя вслед удалявшейся извозчичьей коляске. "Ну и задал мне задачу Растиньяк, - подумал на другой день Бьяншон, просыпаясь и вспоминая возложенное на него щекотливое поручение. - Правда, я еще ни разу не просил дядюшку ни о малейшей услуге, а сам по его просьбе лечил бесплатно тысячи раз. Впрочем, мы не церемонимся друг с другом. Либо он согласится, либо он откажет - и дело с концом”. Наутро после этого небольшого монолога, в семь часов, знаменитый врач направился на улицу Фуар, где проживал г-н Жан-Жюль Попино, следователь суда первой инстанции департамента Сены. Улица Фуар, или, в старом смысле этого слова, Соломенная, в XIII веке была самой известной улицей в Париже. Там помещались аудитории университета, когда голоса Абеляра и Жерсона гремели на весь ученый мир. Теперь это одна из самых грязных улиц Двенадцатого округа, самого бедного парижского квартала, где двум третям населения нечем топить зимою, где особенно много подкидышей в приютах, больных в больницах, нищих на улице, тряпичников у свалок, изможденных стариков, греющихся на солнышке у порогов домов, безработных мастеровых на площадях, арестантов в исправительной полиции. На этой вечно сырой улице, по сточным канавам которой стекает к Сене черная вода из красилен, стоит старый кирпичный дом с прокладкой из тесаного камня, вероятно перестроенный еще во времена Франциска I, Всем своим видом он, подобно многим парижским домам, так и говорит о прочности. |
