|
Только теперь Мегрэ почувствовал, как сильно он волновался. До этой минуты он сам не отдавал себе в этом отчета. У него невольно вырвался вздох облегчения. Он с нетерпением дожидался, когда кюре дочитает последний отрывок из Евангелия, предвкушая, как выйдет сейчас на улицу, окунется в привычную людскую суету, услышит обычные человеческие разговоры. Разом, точно очнувшись от оцепенения, встрепенулись старушки, зашаркали ногами по холодным голубым плиткам, которыми был выложен пол церкви, и одна за другой двинулись к выходу. Ризничий принес гасильник и принялся тушить свечи, над которыми заклубились голубые дымки. На улице было уже совсем светло. Казалось, серый тусклый день вливается в храм вместе с потоками холодного воздуха. В церкви оставалось три прихожанки. Чуть погодя - две. Кто-то отодвинул стул. Лишь графиня по-прежнему не двигалась с места. Мегрэ весь напрягся, с трудом сдерживая нетерпение. Ризничий тем временем закончил гасить свечи и выжидательно посмотрел в сторону графини. Тень недоумения мелькнула у него на лице - он явно не знал, как быть. В ту же минуту комиссар двинулся к хозяйке замка. Они подошли к ней одновременно, недоумевая, почему она не встает, почему замерла, словно в оцепенении. Тщетно старались они заглянуть ей в лицо: она сидела, уткнувшись лицом в ладони. Мегрэ с тревогой тронул женщину за плечо: та осела под его рукой, словно до этого сохраняла равновесие лишь чудом, и в ту же секунду безжизненное тело рухнуло на пол. Графиня де Сен-Фиакр была мертва. *** Тело перенесли в ризницу и уложили на трех сдвинутых стульях. Ризничий кинулся за местным врачом. От волнения Мегрэ совершенно упустил из виду, насколько необычным было его появление в ризнице. И далеко не сразу сообразил, почему священник смотрит на него так пристально, так подозрительно и вопрошающе. - Кто вы такой? - спросил наконец кюре. - Каким образом вы... - Комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Комиссар внимательно оглядел священника. На вид ему было лет тридцать пять. Но его правильное, точеное лицо дышало такой суровостью, что он походил на неистовых монахов средневековья. Он явно был потрясен до глубины души и срывающимся голосом спросил: - Вы хотите сказать, что... Графиню не решались раздеть. Поднесли зеркальце к губам - дыхания не было. Пытались прослушать биение сердца - оно не билось. - По-моему, ран на ней нет, - только и сказал Мегрэ. Он огляделся: убранство ризницы ничуть не изменилось за тридцать лет. Все было как прежде: там же стояли сосуды для вина и святой воды, которыми пользуются во время литургии; на прежних местах висели приготовленные к следующей службе риза священника, сутана и стихарь служки. В тусклом утреннем свете, лившемся в стрельчатое окно, огонек керосиновой лампы совсем померк. В ризнице было холодно и в то же время нестерпимо душно. Священник терзался страшными предчувствиями. Ситуация выглядела поистине драматичной. Мегрэ не сразу сообразил, в чем дело. Но воспоминания детства по-прежнему всплывали из глубин его памяти, подобно пузырькам воздуха, пробивающимся сквозь толщу воды. "...Церковь, в которой совершено преступление, должна быть заново освящена епископом..." Но как же могло совершиться преступление? Никто не стрелял. |
