Он содрал с головы кепку, обеими руками вцепился в верньер и дернул.

— Ты что?! — заорал Магадан, но Одома отпрыгнул, дернул сильнее и показал ладони — колесничий увидел на них серебристый круг верньера и протянувшийся из его центра трехсантиметровый корешок. У основания толщиной с палец, к концу он становился как волос — еще подрагивающий, облепленный розоватой жижей, мельчайшими, быстро лопающимися пузырьками...

— Командир... — растерянно протянул Магадан.

У Одомы все поплыло перед глазами; рвы красно-черными полосами закружились вокруг, он упал на колени, отталкивая от себя руки колесничего. Придерживаясь за стену, встал, бросил эмошник под ноги и наступил на него. Потом осторожно коснулся затылка — пальцы нащупали круглое отверстие в кости, гладкий край и что-то мягкое под ним. Шунды отдернул руку. Мир тихо и болезненно звенел, в голове возник горячий пузырь. Он рос, давил на полушария, а те давили на виски, череп набух...

Пузырь лопнул. Шунды вновь упал на колени и заорал, когда все вокруг взорвалось красными брызгами, а звон, превратившись в надсадный рев, смолк.

Лицо Магадана склонилось над ним.

— Ну ты как? — голос донесся издалека.

Ухватив колесничего за обод правого колеса, Одома встал и сказал:

— Идем.

Равнодушно глянув на них, Раппопорт вступил на пологий противоположный склон. Слева из-за поворота доносилось натужное пыхтение, оттуда медленно приближался кто-то большой. Оскальзываясь, Шунды стал карабкаться. Магадан, дождавшись, когда командир очутится на самом верху, кинул ему конец сетки. Когда Одома со стариком вытащили модуль, колесничий откатился назад и, разогнавшись, единым духом взлетел следом. На ходу он быстро глянул в сторону, увидел что-то бесформенное, состоящее словно из сплошных животов и пухлых коротких ног, белокожее, покрытое мелкой малиновой сыпью, с расползшимся лицом Аси Одомы, будто нарисованным на поверхности воздушного шарика, — увидел это и тут же отвел взгляд.

Дальше все мосты оказались целы. Теперь бездушная суета одинаковых фигур и механическое движение роботов было со всех сторон, везде что-то перемещалось, живя по своим автономным законам. Отряд будто попал в часовой механизм, который отсчитывал мгновения мира. Внутри часов время раздроблялось на множество тонких несвязанных струек и текло, извиваясь по шестерням, огибая анкеры и пружины, свертываясь странными кольцами в движущейся механической мгле и всей совокупностью своих витых узоров образуя перевернутую восьмерку — потому-то здесь все всегда было одинаково. Они прошли над самоедами, которые слюнявыми деснами с останками зубов отгрызали свои конечности, и над шарами пламени, словно большими огненными молекулами, что медленно катались по дну, толкая друг друга мягкими боками, — внутри каждого шара скорчилась неподвижная фигура, — а в предпоследнем рву увидели единственного клона, тихо сидящего на корточках под стеной и осторожно трогающего копну лилово-синих кишок, свисающую между колен. На дне десятого, самого узкого рва дергались тела, беспрерывно чесались, скребли, вгрызаясь ногтями в плоть, обдирая кожу, скоблили ее, как чешую ножом с рыбы. Спереди лился рокот, мерный поток непонятных слов, произносимых глухим голосом, будто где-то далеко камни падали в горной лавине, — «брахм, арбарах, аберан, гругари, рогха» — говорил тот, кто огромной башней, одной из двух, возвышался из центрального колодца. Постепенно в темном тумане проступила голова, сидящая низко на покатых плечах, словно расплющив шею своим весом. Клон-титан был виден по грудь, и вначале Шунде показалось, что великан стоит на дне колодца, но нет — когда они подошли ближе и заглянули, выяснилось, что массивные ступни опираются на полку, торчащую из стены далеко внизу. Этих полок было две, противоположную занимал титан с грудями-стратостатами.