|
Убитые. И наших всегда было меньше. А чужих больше, намного больше. Ведь не зря же нас учили убивать. Убивать мы умели лучше. Тогда, за много лет до позорной войны в Чечне. Чужих убитых было больше, и это почти наверняка означало, что кто-то из них убит моей пулей. Убит мною… В конце концов, я поймал свою пулю. Может быть, камень, за который я упал, был слишком мал. А может быть, я слишком уверовал в свою счастливую звезду и не вовремя высунул глупую голову, чтобы лучше видеть, куда стреляю… Вот о чем я, наверное, думал в ту долю секунды, пока поворачивался навстречу опасности. А может, и не думал. И, даже скорее всего, не думал, потому что не было времени подумать обо всем этом. Я просто поворачивался и видел уже боковым зрением, что бык действительно ожил, и даже стоит, расставив ноги, как агент ФБР из какого-то сериала, и держит обеими руками пистолет, смотрящий прямо мне в лоб. И даже мысль успела судорожно мелькнуть – не может быть такого, откуда у быка этого пистолет, не может быть такого здесь, в Испании, куда просто так не провезешь оружие, и получить лицензию на ношение оружие этот дебил, конечно, здесь не может… А руки мои уже знали. Знали, что это – самый настоящий пистолет, и совсем неважно, откуда он взялся. Руки мои знали, и действовали совершенно независимо от меня, самостоятельно они действовали. А, может быть, и не самостоятельно, только вот командовал ими теперь не я, а кто-то другой свыше. Во всяком случае, мне хочется верить, что это был кто-то свыше. И в тот момент, когда я завершил свой поворот и увидел зрачок ствола, и дьявольское пламя, вырвавшееся из этого зрачка, потому что бык уже нажал на курок, чтобы убить меня и разрушить мой мир, в этот самый момент руки мои успели вытянуться вперед меня и вытянуть передо мной две мои бандерильи, которые они держали в своих пальцах. Руки мои скрестили бандерильи и составили крест из двух мохнатых, желто-оранжевых палок. А губы мои вдруг произнесли слово. Это было очень короткое слово, один лишь звук, и я никогда не слыхал его доселе. Я не запомнил его тогда, к сожалению. Но я сказал это слово – едва слышно. И пуля остановилась. Она тюкнула в перекрестье моих бандерилий, но силы у нее уже не было. Она упала на пол, как обычный сплющенный шарик из металла и покатилась под диван. Бык Леха уже снова давил на спусковой крючок своего пистолета. Он даже успел нажать на него. Но вторая пуля полетела в потолок. Потому что я метнул свои бандерильи – обе сразу, как бандерильеро кидает их в быка. Они коротко взвизгнули от радости, мои палки. Они вошли в бычью плоть обе одновременно, как стая пираний атакует свою добычу. Они воткнулись в грудь бычиного человека, они не проткнули его, но опрокинули на спину. Бросок был очень сильным. Это был бросок профессионального жонглера, который втыкает ножи в дерево с расстояния пятидесяти метров. А дальше я опять сделал что-то непонятное. Я не подскочил к поверженному быку, и не добил его шпагой, и не отрезал ему уши в знак своей победы. Я вообще не смотрел на него больше. Вместо этого я схватил свою девчонку в охапку и потащил ее на балкон. Я не помню, как я вытащил ее из этого дьявольского дома, как спускался, держа ее на плече, по ломающейся под ногами лестнице, как перемахнул вместе с ней через ограду, и как пули осатаневшего от ярости и все еще живого быка свистели вокруг нас. Потому что очнулся я в тот момент, когда мы уже летели на моем скутере по шоссе. Она сидела сзади меня, прижалась ко мне, обхватила меня руками, чтобы не слететь на полном ходу на дорогу. |
