В Чи он надумал было жениться, но ему было сказано, что он не предназначен для воспроизводства номеров, и потому в браке не виделось большого смысла.

В середине маркса 162 года, незадолго до его двадцать седьмого дня рождения, Чипа вновь перевели в Институт генной инженерии в ИНД 26110 и определили во вновь образованный Центр генной субклассификации. Новейшие микроскопы обнаружили различия в генах, ранее казавшихся идентичными, и он был одним из сорока специалистов 663В и 663С, решавших проблемы определения субклассификации. Его комната находилась в четвертом по счету здании от Центра, что позволяло ему дважды в день совершать небольшую пешую прогулку. Вскоре он и девушку себе нашел, которая жила этажом ниже. Нового наставника звали Боб РО, и он был на год моложе Чипа. Жизнь здесь, судя по всему, предстояла такая же, как прежде.

Но однажды апрельским вечером, когда он собирался перед сном почистить зубы, он обнаружил что-то белое в футляре своей зубной щетки. Весьма озадаченный этим фактом, он извлек предмет из футляра. Это был плотно сложенный втрое листок бумаги. Он положил футляр, расправил бумажный квадратик, покрытый машинописным текстом:

«Вы производите впечатление весьма необычного номера. Например, вы задумывались о классификации, которую хотели бы избрать для себя. Не хотите ли познакомиться с другими необычными номерами? Подумайте об этом. Вы живой лишь отчасти. Мы можем вам помочь больше, чем вы полагаете».

Записка удивила Чипа тем, что есть кто-то, кто знает о его прошлом, он был встревожен, что она была передана ему тайно, обескуражен он был и фразой: «Вы живой лишь отчасти». Чьей-то осведомленностью о его прошлом, способом доставки и фразой «Вы ведь живой лишь отчасти». Что означало это непонятное утверждение и вообще все это странное послание? И кто всем другим местам для записки предпочел зубную щетку? Но ведь и в самом деле лучше места было не придумать, сообразил он; так записка наверняка могла попасть только в его руки. Так кто же столь расчетливо положил ее сюда? Раньше вечером или на протяжении дня в комнату мог войти кто угодно. По меньшей мере два других номера заходили к нему: на его информдоске были две записки — от его подружки, Пиис СК, и от секретаря домового клуба фотолюбителей.

Он почистил зубы, лег в постель и перечитал записку. Ее автор или один из тех «необычных номеров» должен был иметь доступ к ячейкам памяти Уни-Компа, относящихся к отрочеству Чипа, когда он предавался размышлениям насчет самостоятельного выбора профессии, и одно это могло заставить группу подумать, что он мог им сочувствовать. А сочувствовал ли он им? Они не были нормальными, это несомненно. А он сам? Нормален ли был он сам? «Мы можем помочь вам больше, чем вы полагаете». Что могло означать это? Какая такая помощь? В чем? И если бы он решил, что хочет с ними познакомиться, что ему надлежало в этом случае сделать? Скорей всего, ждать следующей записки, какого-то иного контакта.

«Подумайте об этом», — говорилось в записке.

Прозвучал удар гонга ко сну, Чип скатал записку и сунул ее за корешок книги «Житейская мудрость Вэня», лежавшей у него на ночном столике. Он выключил электричество, лег и стал размышлять. Это волновало, но как-то по-другому, и к тому же было интересно. «Не хотите ли познакомиться с другими необычными номерами?»

Бобу РО он об этом не сказал ни слова. Всякий раз, приходя к себе в комнату, он надеялся обнаружить в зубной щетке еще записку, но не находил. По дороге на работу и домой, садясь в гостиной перед экраном ТВ, стоя в очереди в столовую или в снабцентре, он изучал глаза окружавших его номеров, был начеку, готовый перехватить несущую в себе намек фразу или хотя бы взгляд, движение головы, приглашающее его последовать. Никого и ничего.

Прошло четыре дня, и он уже начал думать, что записка была не более чем плоской шуткой приболевшего номера или — хуже того — замаскированным тестом.