|
– Скажете тоже... Я даже не знаю, привыкну когда-нибудь к этой работе или нет... – Ну, вы-то уж непременно привыкнете, стоит лишь постараться, – улыбнулся я. – Вот только... В таких местах, как отель, ничто не задерживается надолго. Вас это не смущает? Ведь кто бы ни прибыл – все непременно уезжают дальше своей дорогой... – Ну конечно, – кивнула она. – Если бы кто-то начал задерживаться – я сама первой испу-галась бы... Почему у меня так? Может, я просто трусиха? Кто бы ни появился, скоро исчезнет – и от одной мысли об этом спокойно на душе. Странно, да? Ведь у обычной женщины совсем не так, правда же? Обычная женщина должна хотеть чего-то конкретного, неизменного. Или нет?.. А я какая-то не такая. Отчего? Сама не знаю... – Я не думаю, что вы странная, – сказал я. – Просто вы еще не приняли Главного Решения. Она посмотрела на меня с изумлением. – Но... откуда вы это знаете? – Откуда? – переспросил я. – Да ниоткуда. Просто знаю, и все. Она задумалась на несколько секунд. – Расскажите о себе. – Да что рассказывать? Ничего интересного, – ответил я. Но она настаивала – мол, пускай, все равно интересно послушать. Тогда я рассказал ей чуть-чуть о себе. Тридцать четыре года, развелся, на жизнь зарабатываю тем, что пишу тексты – по заказам, от случая к случаю. Езжу на подержанной “субару”. Машина хоть и старенькая, но с магнитофоном. И кондиционер есть… В общем, рассказал ей “несколько слов о себе”. Голые факты. Она же, как ни странно, захотела узнать побольше о моей работе. Скрывать что-либо смысла не было, и я рассказал ей чуть больше. Про интервью с малолетней примадонной и про репортаж о деликатесах Хакодатэ. – Вот, наверное, интересная у вас работа! – воскликнула она. – За все эти годы не припомню ничего интересного. То есть, само это занятие – писать – мне не в тягость. И я не сказал бы, что писать не люблю. Когда пишу – успокаиваюсь. Но все-таки смысла в том, что я делаю, – ноль. Сплошная белиберда... – Например? – Ну, например, объезжаем по пятьдесят ресторанов в день и в каждом – только притраги-ваемся к еде и оставляем все на тарелке. По-моему, здесь что-то в корне неверно. – Ну, не есть же вам все подряд, в самом деле! – Да уж... Начни мы есть все подряд – за три дня просто в ящик бы сыграли! А народ во-круг назвал бы нас идиотами. И даже над нашими трупами никто б не заплакал... – Так значит, тут уже ничего не попишешь? – засмеялась она. – Вот именно. Ничего не попишешь, – кивнул я. – Сам знаю. Все равно, что сугробы в ме-тель разгребать. Ничего не попишешь – и оттого продолжаешь писать дальше. Не потому что хочется, а потому что ничего не попишешь. – Сугробы разгребать? – повторила она задумчиво. – Культурологические сугробы, – пояснил я. Затем она спросила меня о разводе. – Ну, развелся-то я не по своей воле. – ответил я. – Просто в один прекрасный день она взяла и ушла. С другим парнем. – Больно было? – А кому в такой ситуации не больно? Положив локти на стол, она подперла лицо ладонями и посмотрела мне прямо в глаза. – Простите... Я как-то неуклюже спросила. Просто мне трудно представить, что вы чувст-вуете, если вам делают больно. Что в душе происходит? Что вы делаете, как реагируете? – Нацепляю значок с Китом Харингом, – ответил я. Она рассмеялась. – И все? – Дело в том, – продолжал я, – что со временем такая боль становится хронической. Расса-сывается внутри, становится частью твоей ежедневности – так, что самой боли как бы уже и не видно. |
