А потом его волокли по снегу. Жесткий наст обдирал лицо, но он этого не чувствовал.

Он видел поголубевшие, слепые глаза убитого им отца.

Потом кто-то кричал в ухо. Но он этого тоже не слышал. Он слышал только хрипы убитого им отца.

Потом что-то вскипело внутри, злое, яростное, красное. Он попытался встать, но не смог, потому что все вокруг почернело от удара по голове. Его перевернули и начали связывать.

Но он не потерял сознание, нет. Просто все стало черным, мутным, крикливым, громким, стреляющим.

Потом он куда-то поплыл. Медленно так. Слегка раскачиваясь. Это его убаюкивало. Потом кто-то долго — совсем рядом — ругался на два голоса. Это когда земля перестала качаться. А перед глазами снова и снова всплывал отец.

А потом вдруг его приподняло снова. Затрясло, захолодело, заморозело — так что связанные руки и ноги окончательно онемели и перестали чувствовать.

Когда сержант Шамриков открыл глаза — над ним повисло деревянное небо.

Он повернул голову на бок. Деревянный горизонт ткнулся трещинками. Артём повернулся в другую сторону…

И увидел храпящего на соседней кровати отца. Тонкая нитка слюны стекала с густой его бороды.

«Приснилось!» — жадно выдохнул сержант. Потом с силой закрыл глаза и снова открыл. А потом сел на своей кровати. В белом исподнем. Чистом… Чистом?

Голова болела и слегка мутилась. «Жарко как натоплено» подумал он и спустил ноги на пол. И тут же закричал от резкой, сильной боли в ногах, упав на пол.

Отец только вздрогнул и дернул головой, так и не проснувшись. А дверь распахнулась и к Артёму, валявшемуся на полу, подбежала женщина в белом халате.

— Что ты, милый, что ты! — подхватила она его под руки и потащила на обратно на кровать.

Артём попытался схватить ее за плечо но не смог. Вместо пальцев левой руки он увидел культю, замотанную свежим бинтом.

Он онемел. А потом, не обращая внимания на кряхтящую, закидывающую его на кровать санитарку, испуганно посмотрел на правую.

Из-под бинта торчали два черно-синих, обмазанных чем-то желтым, пальца. Указательный, кажется. И средний…

Санитарка закинула на матрас ноги, резко стреляющие где-то в районе голеней.

— Где я? — хрипнул ей сержант.

— В Выползово, солдатик, в тылу. В госпитале. Привезли тебя вчера. В госпитале, ты, милый.

Сержант уставился в некрасивое, рябоватое — как у Сталина! — мелькнула дурацкая мысль — лицо санитарки.

— Как в тылу? А батя? Что с ним?

— Живой твой батя, вчера сразу ему операцию сделали, — зачастила санитарка. — Селезенку удалили и из печени пулю достали. Хорошо все у него… Ещё спляшет у тебя на свадьбе, заместо… — осеклась вдруг санитарка. Потом неуклюже погладила Артема по щеке:

— Вот вас вместе в палате положили, чтоб ты не волновался.

От сердца отлегло. Сержант Шамриков снова посмотрел на отца.

Тот продолжал храпеть, приоткрыв рот.

— Ты тоже поспи, солдатик! — поправила она серое одеяло. А потом встала и пошла к двери. Приоткрыв ее, оглянулась и шепнула:

— Завтра к тебе следователь придёт. Из особого отдела. Ты поспи, не волнуйся, ничего тебе уже не будет…

Сержант ничего не успел ответить, как женщина закрыла дверь.

Он откинулся на подушку, пропахшую чем-то острым, больничным. И снова по рукам и ногам выстрелила жуткая боль.

Он заплакал. Но больше не от боли. От облегчения, что все хорошо. От памяти, что все плохо.

И лишь после этого вытащил руки из под одеяла.

А потом стащил локтями одеяло с ног.

Почему-то, ноги заканчивались чуть ниже колен.