— Новости есть?

— Есть, Паш… Выйдем?

Фомичев и Колупаев вышли на воздух. Солнышко яростно наверстывало упущенное зимой, стуча капелью по уцелевшим наличникам.

— Донесение из штаба бригады, Паш. Уходим.

— Куда?

— Обратно на базу. Аэродром готов, эвакуация раненых начинается. Слава Богу, отлежались тут в тепле, подкормились немного…

— Картохой вареной…

— В лесу и картохи-то нет.

— Тоже верно. Прислали кого?

— Нет. Сами будем вытаскивать до базы.

— Звездец… Нас тут двадцать здоровых и сотня раненых! По пятерых на брата! Тарасов чем там думает-то?

Колупаев аж схватился за голову, обдумывая — как лучше эвакуировать раненых.

Фомичев вздохнул:

— Паш… Часть раненых своим ходом доберутся. Тут всего пять километров. На полпути встретят, помогут, дотащат ослабевших.

— А если…

— А если немцы… На этот счет, надо прикрытие оставить. Человек пять. С пулемётом и ПТР.

— Понятно…

Потом сержант Колупаев посмотрел в глаза сержанту Фомичеву и…

— Да, понял, Коль, понял. Я останусь.

— Паш… Я бы, но приказ-то мне…

— Нормально все будет, Коль… До темноты выждем и к вам рванем! По рукам?

Они пожали руки и разошлись — каждый по своим делам.

А ещё через два часа прощались снова.

— Догоняй!

Фомичев надел веревку от самодельных волокуш на грудь и сделал шаг вперёд. На волокушах лежал, так и не пришедший в сознание со дня атаки на Опуево, какой-то неизвестный Колупаеву боец.

Колонна раненых двинулась в лес. Каждый из здоровых тащил такую же, как сержант Фомичев, волокушу. Рядом с каждым шли, пошатываясь, те, кто мог ходить. Шли на запад. Русские солдаты привыкли ходить на запад. Хоть и темна вода в облаках, но и в эту войну — так они надеялись — дойдут до запада. Никто из них не помнил — как родился, никто не знает — как умрет. А женщины смотрели на их бритые, когда-то затылки. Забинтованные, грязные, обросшие затылки. Никто из бойцов не оглядывался. Они отступали на запад.

А какая-то бабушка крестила и кланялась каждому из колонны:

— Святый Боже…

Голова забинтована, глаз нет. Но идёт сам, держась за плечо товарища. И несет винтовку.

— Святый крепкий…

У этого оторвана рука по локоть. Лицо бледное-бледное. идёт. Оглядывается. За ремнем граната.

— Святый безсмертный…

Лежит на волокуше. Смотрит в небо. Глаза пустые-пустые. Голубые-голубые. Открытые. К небу закрытыми глазами не подняться. А пальцы живые. Почерневшие. Обугленные морозом. Стучат, стучат что-то морзянкой по саням.

Старушка хватает проходящих мимо. Сует вареную картошку в мундире. Десантники — кто может — кивком благодарит ее…

И никто не спросит, как зовут бабушку. Сил нет. Безымянные бабушки войны…

— Опять мужикам кровушку проливать… — шептали бабы во след.

Колупаев сплюнул три раза через плечо, глядя на уходящую колонну:

— По местам! Трапезников, Коврига — на левый фланг. Противотанковое возьмите. Васильев, Паньков — на правый. Ждем до темноты плюс час. Потом уходим за колонной.

— Лады, командир! А ты где будешь?

— На чердаке за пулемётом. Если немцы атакуют — Васильев!

— Я!

— Бьешь из противотанкового по бронетехнике. Только когда втянутся на поворот, понял?

— Не дурак, Паш… Понял.