Немцы ещё в декабре забрали со дворов всю неэвакуированную живность. Куриц там, коз…

Только Тоньке-агрономше немецкий офицер оставил корову. Мол, больная та корова, сказал. А сам поселился у нее дома.

— Значица, приехали оне. На двух машинах, больших таких. И телеги три. Ходють по дворам, собак стреляют, кошек пинают. А курам башки сворачивают и в телеги. Коз тоже — стреляют и в кузовы. А мы что, кричим, ругаемся — а они тока ржут в ответ, да пинаются. Нюрка как бросится на ахфицера, у нее ж детей пять штуков, солдат ихний — хлоп из ружжа. Нету Нюрки. Детишек — то мы разобрали по хатам. А они собрали мясо — и уехали. Вечером вернулися. Ахфицер к Тоньке пошёл жить. К солдатке-то… Тьфу!

— Агриппина Матвеевна, дальше-то что? — спросил у старушки сержант Фомичев.

— А што? Она, значитца, корову держит — немцев молочком со смятанкой кормит. Ну и нам продает. Не всем, конешно, а тока тем кто заплатить могёть. А кто заплатить-то могёт? Вот нам и покупать-то нечем, ак мы в лес ходили, дрова ей делали. Приташшым вязанку — нам-от стаканчик молочка-то, да… Я-то ладно, котейка да я. Муж-то ещё девять лет помер, когда голод-то был. А детишек, так и не случилось, не дал Господь… Ак я то молочко соседкам, у кого детишки. А Гришка в феврале помер…

— Какой Гришка, тетя Агриппина?

— Да, котейка мой! Залез к Тоньке в хлев, и немец его тамака стрельнул… Он, вишь в ведро свалился, когда лакал!

— Мать…

— Да ладно, сынок, заведу я ещё котейку. А вот детишек-то как бабы заведут, ежели вас на войне поубивают? Охохо… Иди, сынок, чай заботы у тебя военные? Прости старую, каркаю тебе тут под руку…

Агриппина Матвеевна поправила серый платок на голове, повернулась и пошагала, переваливаясь по свои старушечьим делам.

Сержант Фомичев долго смотрел ей в след. Потом поглядел, прищурившись, на желтое мартовское солнышко, и пошёл к позициям.

Хотя весь гарнизон и составлял всего лишь двадцать бойцов — оборону они держали крепко. Спасибо немцам, кстати. На второй день после взятия деревни в одном из сараев Фомичев обнаружил в сарае склад мин. В основном, противопехотных.

Немцы могли атаковать только с одной стороны. С дороги, ведущей к Большому Опуеву. С севера и востока деревню прикрывали поля и леса. С запада — речка Чернорученка и болото Невий мох. И только с юга вела дорога — узкий зимник. Именно эту дорогу Фомичев и перекрыл противотанковыми, густо пересыпав их противопехотками. И в первую же атаку у немцев подорвался там танк. И запер дорогу напрочь. А по полям танки идти не могли — глубина снежного покрова достигала полутора метров. Зима-то была снежной. Немцы пытались пройти пехотой по полям — но и там Фомичев щедро раскидал мины. Да и атаковать, проваливаясь по пояс в снегу, немцы не умели. Так атаковать никто не умеет. Кроме финнов. Финский лыжный батальон и ударил по десантникам позапрошлой ночью. И только трофейный «МГ» с чердака вовремя ударил по цепи летящих по целине финнов. Ночи-то морозные, лунные… Так цепью и лежат, сволочи.

После чего немцы подозрительно притихли.

Даже авиация не долбит! Впрочем, это понятно. Аэродром-то наши ещё в первые дни накрыли.

— Живы, бойцы? — Фомичев спрыгнул в траншею.

— А фиг ли нам, сержант! ещё б табачку с водочкой, можно тут и до Победы прожить!

— Победу нам самим надо сделать, боец… — буркунл Фомичев. — Как тут у вас?

— Тишина, сержант! Солнце греет, птички поют. Весна скоро! Что из штаба, какие вести?

— Никаких, пока. А вы тут не расслабляйтесь. Немец, он хитрозадый. Каверзу точно думает.