|
Н. Сонина. Когда вечером Никитка заглянул навестить меня, я была готова. Почти… – Ну что, что?.. Танька, ты действительно хочешь знать? Костей у нее целых мало осталось, печень – всмятку, легкое осколком ребра пробито, тяжелая черепно-мозговая… Мы, мать его за ногу, не волшебники. Я не плакала. Бессмысленные занятия меня никогда не привлекали. Нахмурилась, сцепляя пальцы в замок. – Прости. – Да нет, ничего. Когда? В смысле, когда она… сколько осталось? Мы сидели в маленьком кабинете, недалеко от лифтов. Кабинет был ничейный, обычно использовался медперсоналом для отдыха. Раздавалось шуршание дверей, едва слышный скрип колесиков от каталок, шаги. Никита курил, стряхивал пепел в горшок с амариллисом. – Дня три. Может, четыре. Она сильная девочка, и техника у нас хорошая… Я встала, нервно заходила по комнате. Еще минутку, одну минутку, и я скажу ему. Я остановилась в дальнем углу. Нет, мне хватало решимости, и сил у бога я не просила, но надо как-то убедить бывшего сокурсника. Какими словами? Я знала лишь одну его слабость и собиралась сыграть на ней. – Никит, пересади мне ее память. – Что? Сигарета застыла в пальцах, коричневая каемка медленно поползла к фильтру, обнажая пепел. – Она же не лишилась мозга полностью. Если ты вложишь ее память в меня, она… она не умрет. Как бы не умрет. – Тань, ты рехнулась? – Нет. Пока что. Трубочка пепла осыпалась на листья цветка. Никита бросил окурок. – Память нельзя пересадить. Это не почка и даже не сердце. – Никит, мы с тобой сколько знакомы? Не забывай, кто тебе помогал редактировать кандидатскую. Я читала твои статьи. – Что ты читала? Научно-популярные писульки для «Здоровья» или «Мира медицины»? – И их тоже. Семь операций, Никит. Это лишь то, что мне удалось выудить за день. И о них писали не только медицинские журналы. Семь операций, пять провел ты лично, в двух ассистировал. – Ну, хорошо, начитанная моя, а о результатах этих операций, экспериментальных, заметь, ты знаешь? – Трое умерли, отторжение тканей, двое так и не смогли адаптировать заемную память, остались психическими калеками, двое – сейчас под наблюдением, процесс, насколько я понимаю, идет нормально. Никита фыркнул, полез в карман за пачкой «Винстона», передумал и сунул обратно. – Нормально… Не твоя область, Тань, не тебе судить о нормальности. И все операции мы производили на уже недееспособных людях, практически трупах, – он встал и тоже прошелся из угла в угол. – Не делай большие глаза, доноры и реципиенты из тех энтузиастов, что завещали свое тело медицине, или те, на кого мы получили согласие родственников. – Вот. А теперь сделаешь на живом пациенте. – Те тоже живыми были, иначе на фига им память? Тань, глупости просишь, извини, конечно. Успокоительного выпей… Я бы разозлилась. Но где-то со вчерашнего дня такие сильные чувства мне стали недоступны. Поэтому прервала я его спокойно и негромко. – Нет, Никит, слушай меня внимательно. Если Лина умрет, ей будет уже все равно, а мне – нет. И Аркадию – нет. |
